– Джугашвили! Ваш эмиссар упоминал некоего Джугашвили, который оказался, как сказали, весьма умелым администратором, государственного мышления и уровня.
«Это что такое было? – тихо опешил капитан. – Я не ослышался? Во даёт Алфеич. Ну кто его просил. Вот дурило».
Вслух же прокашлялся:
– Есть такое дело.
– Но он же революционер. Его цель – разрушить самодержавие, империю.
– За любой революцией стоит адреналин индивидуума и жажда власти. Но в итоге все эти юноши с «горящим взором и пламенным сердцем», если их не сожжёт сама революция, перевоплощаются в аристократов или в бюрократов.
– А чем же вам так не угодила аристократия? – зацепился Николай.
– Аристократия в большинстве оглядывается на своё прошлое.
– А как же «помнить своих предков, свои корни»?
– Как только человек начинает кичиться своей родословной больше, чем дает он сам, тем сильнее напоминает старого импотента.
И опять монарх надолго замолчал, обдумывая сказанное.
«Чёрт меня подери! – Андрей Анатольевич не на шутку встревожился. – Не сказал ли чего лишнего? Вдруг он примет это на себя?»
И поэтому нарочито громко сказал в рацию:
– Стоп машина! Что ж, ваше императорское величество, место вполне подходящее для автомобильной прогулки.
И подметил: «А о Сталине словно и забыли».
* * *Если вертолёт показался императору чересчур шумным, несмотря на открывшиеся прекрасные виды, то от поездки на автомобиле он был в полном восторге. Машина-вездеход, для искушённого жителя двадцать первого века скорее грубоватая, Николаю показалась верхом комфорта, мощи, скорости и лёгкости управления (при коробке-то автомате и усилителе руля, ещё бы). Особенно когда он сам получил возможность порулить.
– Когда, когда мы сможем производить такое чудо? – был первый вопрос, едва перевозбуждённый император ступил на борт ледокола. И не дослушав долгих объяснений, что нужно для основания производства хотя бы чего-то подобного, неожиданно вспомнил:
– А знаете, где я ещё не был на вашем судне? Я не осмотрел лазарет, – стрельнув взглядом на капитана, Николай попытался изобразить бесстрастие, но голос приобрёл скорее вкрадчивые нотки. – Не просветите, Андрей Анатольевич?
«Ого, – подумал Черто́в, – уже Андрей Анатольевич».
– …а Наталья Владимировна свободна… м-м-м… так сказать, сердцем?
«О-о-о, – протянул мысленно капитан, – вот оно чего его в медблок потянуло. Погарцевал немного на коне и сразу себя джигитом почувствовал. Баб-с, точнее Наташу нашу ему подавай! Вот тебе и верный семьянин, вот тебе и “любимая Аликс”. Ну-ну. Николаша-то ещё тот кобелёк!»
Вслух же:
– Ох, вы и вопросики задаёте, ваше величество. Откуда ж мне знать, что у кого на сердце.
– Да? А как вообще хрупким дамам на корабле, в дальнем походе, в мужском коллективе?
– В наше время женщины не так уязвимы и беспомощны, – ободряюще улыбнулся Черто́в. И добавил: – Ровно до того момента, пока сами не захотят этого. Что касается Натальи Владимировны, то барышня она порядочная и ничего лишнего себе не позволяет.
– Так что ж! – самоуверился император. – Когда у вас тут время ужина? Всенепременно пригласить к столу ваших дам-с.
«Эк его понесло», – незаметно ухмылялся Черто́в, отдавая нужные распоряжения.
Конечно, посещение лазарета было поводом лично пригласить «многоуважаемую Наталью Владимировну».
Медблок осмотрели бегло, и единственный комментарий случился по возращении, когда блуждающая улыбка монарха сменилась на некоторое время озабоченным раздумьем.
Андрей Анатольевич уже и не удивился, когда Романов снова обратился к проблемам империи. И понял, что спровоцировало его вопрос – их главный судовой врач Кацков (а за глаза, да и в глаза и без обид Кац) был человеком если не яркой, то нескрываемой семитской наружности.
– Почему среди большинства революционеров так много нерусских? – спросил царь, приостановившись. – Я понимаю ещё, что бунтовщики поляки. Но иудеи…
– Обиженный народ. Черта осёдлости. Вот так они и реализовывались.
– Так что же, пустить их в центральные губернии? Или они желают отдельную свою, – в голосе самодержца явно прорезалось презрение, а затем и сарказм, – в Сибири.
– У нас есть такой анекдот… не анекдот, а так…
– Ваши анекдоты немного непонятны… но давайте уж.
– Когда в будущем люди стали расселяться в космосе (это пока выдумка, но с прицелом), каждое государство пожелало иметь исключительно свою планету. Их так и называли Новая Россия, Нью-Нидерланды, Второй Китай и так далее… И только израильтяне попросили ещё на каждой из этих планет маленькую автономию…
– Евреи получили свой Израиль, – не дал закончить монарх, – у вас там?
– Да, и это было опрометчиво.
– Почему?
– По разным причинам. Но знаете, вот так чтобы все евреи собрались и стали жить в одной, но своей стране – таки нет, – не скартавил, но немного передразнил капитан. – А вообще, ваше величество! Ну их, а? Сто́ит ли уделять иудеям так много внимания. Постоянная с этими евреями этническая спекуляция. Что в прошлом, что сейчас, что потом. Это всегда была больная тема, при этом ими же подогреваемая. Что ни давай, всё одно найдут повод для скорбного нытья, одновременно возомнив себя исключительными. Это болезнь всех народностей, которые вдруг посчитали, что им причинили обиду в масштабах их этноса.
* * *А вечер, можно сказать, удался.
– Я поговорил с нею, – шепнул начбезопасности.
– Не посрамит? – полушуткой спросил Черто́в.
– Сказала – будет блюсти, но шанс трахнуть целого царя не упустит. Ты ж её знаешь. Но я ей вообще-то, чтоб лишнего ничего не сболтнула.
Капитан понимающе покивал и вспомнил обстоятельства устройства на работу медсестры Богдановой. Фактически это была его протеже – попросил за свою давнюю бывшую племянник.
Деваха была себе на уме и свободна в поступках. Сразу было поставлено условие: чтоб никаких отношений с членами (хы, с членами) экипажа, по крайней мере на судне.
И надо сказать, договору она следовала строго.
«С царём тут другое дело», – Черто́в с укоризненным вопросом поглядел на помощника:
– При всей деликатности, иметь лишний, пусть и сомнительный, рычажок давления на самодержца не помешает. Но хоть убей меня, попахивает пассивным сутенёрством.
– Да ладно тебе, – поглумился Шпаковский, – это ж счастье, когда боевая задача выполняется в удовольствие.
За ужином царь подпил, но ухаживал за Натальей исключительно галантно.
Та то рделась, то заносилась, в меру умничала, и смеялась… не как дура. Хотя тоже немного была подшофе.
Вообще, местные особо не злоупотребляли – «дырка» в строгом «сухом законе» возникла только из-за этикета. Честно говоря, и гости пили умеренно, включая окрылённого самодержца, так что до «танцуют все!» дело явно не дотягивало. Скорей наоборот – устали, насытились, захмелели. Черто́в уже откровенно маялся, пряча в кулак зевоту, выискивая повод, как бы попочтительней улизнуть – в душ и койку. «Спать, спать, спать!» И не заметил, как кто-то воткнул фильму, оказавшуюся «Иван Васильевич меняет профессию».
«Замечательно. На середине, когда увлекутся, я под шумок и свалю. Плевать на этикет. Я капитан – у меня могут быть дела. – Ещё подумал: – Какой удачный
