– Хорошо, – Надя успокоилась, и я это чувствовал. – А то я боюсь, что ты теперь будешь относиться ко мне… плохо. Не будешь?
Я помотал головой – не буду.
– А я тебя тогда в ларьке увидела и… пропала! Смотрю – ты такой высокий, красивый… (рука погладила мой живот и опустилась ниже). У меня аж в животе захолодело! Я представила твои руки у себя на плечах, и… я знала, что так будет! Увидела, как во сне!
– Я тогда пил водку. Прямо в милицейской форме. Тебя это не удивило?
– Удивило. У тебя были такие глаза… как у бродячей собачки. Я сразу поняла, что у тебя какое-то горе. А то зачем бы ты пил прямо посреди дня? У тебя ведь было горе, правда?
– Правда… – слова едва протолкнулись через глотку, и я сел, убрав руку Нади с бедра. – Я тебе уже говорил – у меня семья погибла. Жена, дочка… машина сбила. Вот я и пил, не просыхая.
– Прости… – Надя тоже села, прижалась к моей спине, положила на нее голову. И так мы сидели – долго, пока мне не стало холодно. В квартире вообще было холодно, как в леднике. Не знаю – почему. Северная сторона, наверное. Не прогревает. Или это потому что отключили отопление, а ночи еще холодные. Хотя… июнь ведь уже. А может, у меня мурашки пошли по коже потому, что я стал вспоминать. А лучше было не вспоминать, хотя бы сейчас.
Мы накрылись тонким одеялом и снова занялись любовью. Долго, нежно, лаская, баюкая друг друга. Я давно не занимался любовью так долго, уже и забыл, как это бывает. И чтобы вот так – нежно и одновременно страстно. Наши встречи с Таней больше походили на нечто среднее между боем быков и насыщением голодного после длительной скудной диеты. Здесь было совсем другое.
А между «сеансами» секса мы разговаривали. Обо всем и ни о чем. Надя рассказала о себе, о родителях, которых теперь нет, о соседях, которые иногда доставляют массу неудобств, впрочем, как и многие соседи в этом мире. О муже, в которого она когда-то влюбилась, потому что он казался ей мужественным и сильным. Он защищал ее во дворе, красиво за ней ухаживал, и только после замужества оказалось, что муж – обычный мужлан, шпана, и с ним на самом-то деле не о чем и говорить. И прожила она с ним всего полгода, ужасных полгода, которых ей хватит на всю ее жизнь. А больше у Нади никого из мужчин не было – кроме меня. И хотя я ей не особо поверил (я вообще теперь никому не верю), все равно мне было приятно.
Ушел я от нее только глубокой ночью, испытывая глубокое облегчение, и не только потому, что получил разрядку после долгого сексуального воздержания. Не в этом дело. Когда ты встречаешь в своей жизни женщину, которая тебе не безразлична и которая ради тебя пойдет на все, – это не просто приятно, это будто нашел клад.
Другое дело, как этим кладом распорядиться. Как его сохранить, сделать так, чтобы клад этот не нес на себе проклятье и не испортил оставшиеся мне в этом мире дни.
Наверное, будет бесчестно давать Наде какие-то надежды – на нашу совместную жизнь, на счастье семейной жизни. Не собираюсь я жениться – трупы не женятся. Но сделать все для того, чтобы проведенные со мной часы, дни и недели она запомнила на всю свою жизнь, – это я могу. И хочу. Хоть кто-то вспомнит меня добрым словом, когда я уйду.
Когда уходил, хотел оставить ей денег. Не работает ведь и на похороны поиздержалась. Знаю, что с деньгами у нее плохо. Но ничего оставлять не стал. Не дай бог решит, что это я ей… за секс. Тогда точно подумает, что я считаю ее шлюхой. Не хочу этого. Не хочу ее обижать. И не собираюсь.
Договорились, что приеду завтра, что она будет меня ждать. Оставил ей номер своего сотового и решил, что надо будет купить и ей сотовый телефон. И вообще – надо переселить Надю поближе к себе. Только – куда? В свою квартиру не хочу – слишком много воспоминаний. Но и оставлять ее в квартире матери тоже не хотелось – там для нее тяжело. Нужно будет над этим хорошенько подумать. Потом.
Можно было бы остаться на ночь, но я все-таки решил уехать. Завтра останусь на ночь. Но сначала привезу продуктов, каких-нибудь вкусняшек, сока-газировки, и закатим пир! А потом будем лежать в постели и говорить ни о чем. Сейчас же мне слишком многое нужно обдумать. Одному.
По дороге заехал в круглосуточный магазин, купил колбасной нарезки, сока, хлеба, пирожных, яиц, и… поехал к себе домой. В свою квартиру. Сегодня я больше никого не хотел видеть. И в первую очередь – Сазонова. Сейчас потребует тренироваться, начнет задавать вопросы, например, где это я пропадал весь день. Врать, раз обещал этого не делать, я не буду. А потому – выложу все о Наде. А я этого не хочу. Почему-то не хочу. Поэтому надо побыть одному.
Машину оставил под окном дома. Фонарь горит, время позднее, шпана уже должна дрыхнуть, да и до утра недолго, авось ничего с машиной не случится. На всякий случай «марголин», который всегда возил под сиденьем, забрал с собой.
Пожарил яичницы с колбасой, усмехнувшись мыслям о том, что давно уже не питался такой едой, а ведь когда-то она была основным (а частенько и единственным!) моим блюдом. Напился апельсинового сока, который, как я подозреваю, весь делается на Малой Арнаутской в Одессе и к соку имеет отношение такое же, как я к балету. И лег спать, тут же провалившись в черноту, как в глубокий колодец.
Проснулся в восемь часов, как себе и заказал. Пять часов сна вполне для меня нормально – и выспался, и особо не залежался. Якобы – это Наполеон сказал, что спят больше четырех часов в сутки только бездельники. Но я оставляю это высказывание на совести Наполеона или на совести тех, кто его придумал. Кстати, никогда не понимал, чего так носятся с этим самым Бонапартом! Маленький, гнусный урод… пришел в Россию поганить и закономерно получил тут по сопатке.
Наполеон вообще был извращенцем – любил грязных, немытых женщин, мне же нравятся такие,
