– Я не к тебе обращался, – поднял наконец на него глаза Родовид. И в глазах этих читалась тяжелая, закаменевшая усталость.
– А к кому?
– Ко мне.
Светлый уставился на одного из бояр черниговского князя, что стояли все это время неподвижно у входа, так, будто заговорил с ним сейчас сам полог шатра. Вой же шагнул вперед и стянул с головы шишак со стрелкой, который мягко и протяжно звякнул бармицей о макушку лысеющей головы. Глядя князю прямо в глаза без особого благоговения и боязни, он шагнул вперед и со стуком установил шлем на столе.
– Кто давал слово твоему псу? – недовольно зыркнул на родича киевлянин. А после – на подавшего голос дружинника. – Пшел с глаз, паскуда, покуда собаками не велел разорвать!
– Да не мой он вовсе пес, – как-то подозрительно задумчиво протянул Родовид, тоже не сводя глаз с посмевшего открыть рот на закрытом княжьем совете воя. Но даже тени осуждения в его взоре отчего-то не наблюдалось. – Скорее уж мы – его.
– Что?!
– Меня, твоя светлость, кличут Прок. Я – воевода Купеческой Гильдии. И здесь я для того, чтобы взять тебя, Светлый киевский князь, заступник земель русских, под стражу.
– Чтооооо?!
– За измену, заговор и злой умысел супротив того самого государства, которым ты поставлен володеть и честно им править.
– Да какого хрена! Стража!
– Не советую, – пресно проронил назвавшийся Проком и указал взглядом на второго зашедшего в шатер черниговского боярина. У того в руке был странного вида самострел, маленький и безо всякого намека на изгиб с тетивой. Хищно темнеющее отверстие, из которого, должно быть, и вылетала стрела, нацелено было куда-то в район княжьей переносицы. Причем сам стрелок смотрел почему-то не на предполагаемую свою мишень, а обалдевшим каким-то взглядом косился на шуйцу. Именно из нее торчало оружие.
Левша, должно быть, мелькнула в голове незваная мысль.
Шлема с прорезями для глаз левша этот отчего-то не снимал.
Едва глянув на целящегося в него татя, Светлый вдруг сбросил оторопь оцепенения. И криво, зло ухмыльнулся, глядя на дядю.
– Что, родич, столковался с этими толстобрюхами и решил со стола киевского меня подвинуть? Или, может, с Аллсвальдом?
– Дурак, – сухо пророкотал черниговский князь.
– Ну, конечно, – разошелся киевлянин. – Конечно, дурак. Мог и раньше догадаться, что эта шайка гнид наверняка сговорится с кем-нибудь против меня. Чтобы убрать очень уж вольнодумного да неудобного правителя.
– Дурак, – уже тише и менее яро повторил Родовид.
– Заметь, князь, – бойко встрял в беседу плешивый, – никто не упоминал того, что Гильдия должна отчего-то невзлюбить Светлого. Даже речи о том не шло. Да и с чего бы? Ты сам это сказал. Может, объяснишься? Что? Не хочешь? Ну, так я сам тогда попробую тебе рассказать.
Словоохотливый гильдиец с лицом, при улыбке становившимся сморщенным не хуже печеного яблока, с видимым удовольствием сел меж двумя князьями. Прямо во главе стола. И Светлый голову бы отдал на отсечение, что сделал он это вовсе не случайно. Быть может, именно от сего осознания ему до нудной боли в костяшках пальцев захотелось воткнуть эту хитрую ухмылку поганцу поглубже в глотку.
Тот и не стал скрывать, что чаяния и устремления киевского самодержца понял и истолковал верно. Правда, харя его от того сморщилась еще пакостнее, а улыбка сделалась куда шире.
– Насколько могу судить, никого не обидел, – довольно выдохнул назвавшийся Проком. – Гильдия, как и должно, во главе стола, Светлый князь – на почетном месте одесную, глава княжеского рода – по другую руку. И теперь, когда все формальности протокола соблюдены, стоит замолвить слово и о деле. Никто не возражает?
Светлый не возражал бы воткнуть его на кол. Прямо, вопреки заведенному обычаю, этой улыбающейся репой, а не чем другим. Он покосился на второго боярина, который не снимал шлема, хоронясь за надежной броней личины. Впрочем, самострел из его шуйцы тоже никуда не исчез, сопровождая чуть ли не каждое движение держателя киевского стола.
– Говорят, за добрые дела не стыдно, – зло хмыкнул Светлый. – А ты, гляжу, смущаешься глаза свои казать.
– О, за него не переживай, – небрежно махнул рукой плешивый. – Это действующее лицо еще выберется на авансцену. А начнем мы, пожалуй, с хазар. До чего, скажу я вам, подлый и никчемный народец, кто б только знал, – сокрушенно покачал головой Прок. – Вроде бы главный бог для них – огонь. То есть сущность этого мира, которая дает свет, согревает и очищает от скверны. Они и назвали-то его вполне соответственно – Чистый. Поэтично, да?
Он вздохнул и развел руками.
– Но на деле творят дети сего Чистого полное непотребство. Обмануть, предать, бросить, втянуть в дерьмо и дать в нем захлебнуться – все это перечень наиболее безобидных хазарских черт, которые просто первыми пришли на ум. А советники хазарского Кагана – наиболее пакостные из живущих по эту сторону Камня людей. С кем ни сведешь знакомство – дрянь, а не человечишко. Гниль и плесень. Но это, конечно, исключительно мое личное наблюдение.
Прок взглянул на Светлого со вполне миролюбивой улыбкой, но глаза его при этом сделались что ледок, затягивающий поутру прорубь, – прозрачными и холодными.
– Особенно это касается тархана по имени Илдуган. Слыхали, может, о таком? – вопрос вроде как адресовался обоим князьям, но колючего, что пронизывающий по зиме степной ветер взгляда Прок не сводил именно со Светлого.
И тот заметно напрягся. То ли от взора этого, то ли еще по какой причине.
– Ну, да, конечно, – согласился Прок. – Откуда честным людям знать такого редкого мерзавца? Он был одним из ближайших наперстников Кагана, но натворил таких дел, находясь у правого сапога владыки, что о них честным людям даже слышать не полагается. Вот и мы не будем вдаваться в эти гадостные подробности. Скажем только, что голову на плечах он сохранил исключительно благодаря знатности своего рода. Таких людей не убивают. Их отсылают. Подальше. Наподольше. Нашего героя, например, спровадили навсегда – назначили послом в стольном Киев-граде. Откровенно скажем, не так уж далеко и не в такое уж непристойное место, как всем нам известно. Живи да радуйся. Но тархан наш не того роду-племени, чтобы не затаить черную обиду внутрях. Он уж огорчился так огорчился. До такой степени, что решил Кагану подкинуть наизнатнейшую свинью. Такую, чтоб она его вместе с башкой в землю врыла.
Прок перевел дух, взял из рук Родовида кубок, кивком поблагодарив его, будто тот сам предложил ему промочить горло, небрежно плеснул вина, забрызгав краешек карты, – и водворил полный кубок на стол, даже не понюхав его содержимого.
– И что вы думаете? – продолжил он, чуть нахмурясь. – Оказии долго ждать не
