– Где бы я не хотел очутиться на поле любой брани, так это в первом ряду, – вдруг донесся до слуха Тверда приглушенный голос Тумана. Они встретились глазами, и лучник, потянув из-за спины лук, выдохнул. – Ни закончить битву не успеть, ни даже вступить в нее. А вообще мне этот холм что-то крепко напоминает, – добавил он, накладывая на тетиву стрелу и бросаясь вниз по склону холма. К бьющему по врагу и бьющемуся в агонии израненного зверя строю лучников. Туда, где он мог принести больше всего пользы.
– Я смотрю, в Царьграде крепко учат выполнять приказы, – провожая взглядом стрелка и даже не думая его останавливать, проговорил Прок. – Если уж сказали стоять на этом месте, легионер этерии не сдвинется с него ни на вершок.
– А ты представь, что на этом важном до усеру месте я остался за двоих, – раздувая ноздри так, словно воздух здесь вдруг сделался необычайно наваристым, и наглотаться его всласть не получалось никак, довольно прорычал варяг. – А этот грамотей, попомни мое слово, еще не раз прикроет сегодня твою тощую спинку. Даже оттуда.
– Рази! Рази! Рази!
Команды десятников лучников стали разрозненными, а стрелы уже сыпали вниз не одной гудящей тучей, а непрекращающимся дождем. Пусть и изрядно поредевшим. Жатву они устраивали теперь в середине нордского воинства. Потому что передние шеренги незваных гостей с лязгом, гвалтом, разноголосым воплем, в звоне железа, треске кожи и дерева врубились в киевскую рать.
* * *Большой полк качнуло так, словно он был рыбацкой лодкой, в которую немилосердно врезалась буря. Он застонал, затрещал и накренился так, что показалось: еще немного – и опрокинется. Нечеловеческий вопль, слившийся с гвалтом и лязгом сечи, захлестнул вспухший водоворот, в который обратились в месте соприкосновения обе армии.
Норды вдарили так крепко, что стиснуть зубы пришлось даже воям из самого последнего ряда. Они навалились на сминающийся огромной подковой в их сторону строй и принялись с проклятиями и криками выталкивать этот вспухший нарыв обратно. Каково было тем, кого зажали с обеих сторон – и крушающие все на своем пути мясники спереди, и немилосердно напирающие сзади соплеменники, можно было только догадываться.
И когда положение вроде бы выравнялось, в середине нурманнского строя стал сжиматься, набухая все новыми и новыми силами, исполинский кулак. Русичи, державшие оборону в дробящей кости давке в первых рядах, видеть этого, конечно, не могли. И когда наступательный порыв врага вдруг ослаб, а хватка его чуть пожухла, порадоваться этому, да хотя бы просто перевести дух, они не успели.
Следующий удар был страшен.
Собравшийся в кучу нордский кулак въехал в податливую плоть славянской рати, круша ее, разрывая и прорубаясь огромным колуном сквозь обильно напитанный влагой дерн. Нордский бронированный стилет единым махом пронзил большой полк едва не до центра, а прореха, образованная страшным этим ударом, словно втягивала в себя все новые и новые сотни викингов. Располовиненные шеренги русов суматошно пятились назад, уступая под напором неистовой злобы, замершей кровавыми разводами на остриях оружия хирдманов. Крики команд заглушал многоголосый вопль сечи, режущий слух стенанием и безжалостным лязгом смерти.
Но его смог перекрыть низкий рокот басовитого княжьего рога.
Сигнал этот возвещал об отходе на рубеж более глубокой оборонительной линии. Туда, где большой полк уперся бы в твердь нетронутого пока резней резервного полка.
Отступление со вцепившимся в шею бешеным волкодавом киевскому воинству далось еще дороже, чем первый наскок нордской рати. Она не собиралась ослаблять хватку и явно намеревалась ворваться в ставку Светлого, что была в паре сотен локтей прямо по курсу.
И именно в этот миг на выручку явился Аллсвальд.
На его правом фланге сеча меж пришлыми хирдманами и теми нордами, кто давно уже считал эту землю своей, выдалась наиболее жестокой. Поддаваться под напором превосходящего числом врага полоцкая дружина и не думала. Два этих воинства так и топтались на месте, словно исполинские чудовища, вцепившиеся друг другу в глотку, но не имеющие достаточных сил, чтобы вырвать жизнь из противника. Здесь не было того бурления и водоворота, что учинили хирдманы большому полку. Линия соприкосновения изгибалась в обе стороны, трещала, заходясь в безумном вопле и задыхаясь от железного скрежета, но – оставалась неизменно нерушимой.
И когда полоцкий конунг понял, что давление на его хирд ослабло, мигом сообразил почему – псы севера отводили силы с его фланга для удара в другом месте. Он не стал командовать атаку и вести своих людей на кровавый прорыв. Вместо того снял со своего тыла две сотни воев и отправил их давить обнажившийся фланг того самого кулака, который нурманны принялись вдавливать в киевлян.
Атакующий клин выдержал. Изогнулся, пошатнулся, захлебнулся кровью – но выстоял. А затем медленно принялся втягиваться обратно, в утробу рычащего и продолжающего напирать на полки русов почти идеального четырехугольника атакующей рати.
Медленно, очень медленно, в муках и крови, мешая смерть и гул боевого неистовства, большой полк сумел числом задавить прорыв хирдманов и не дать им располовинить свое исходящее кровавыми судорогами тело.
Резервный полк, непрестанно колышущийся от давящего стремления каждого воя устранить едва не образовавшийся прорыв, так и остался стоять на месте.
Не зря. Следующий удар хирдманы нанесли в тот участок строя русов, в котором за это время успели нащупать самую главную его слабину.
* * *– Пора, княже! – нудил кто-то в ставке Светлого. Дело и впрямь принимало такой оборот, что мысли о вспомогательных полках возникали сами собой. – Пора смолян выпускать!
– Да ты, Клин, может, заместо меня командовать будешь? – недовольно прогудел голос Светлого. – Когда будет пора, тогда и выпущу. А сейчас рано. Уткнется конница в их щиты, напорется на копья – и кто тогда у меня в рукаве останется?
На княжий холм то и дело взбегали гонцы от воевод и отправлялись обратно уже с государевым словом. Особенно частым гостем был вестовой Родовида, который понес самые страшные потери и вынес самый губительный нордский удар. Но всякий раз Светлый отказывал ему в резервном полке, который черниговский князь требовал влить в его поредевшее воинство.
Будто чего-то ждал киевлянин.
Хотя не трудно было догадаться, чего именно.
Потому что когда на взгорок взлетел взмыленный жеребец, прискакавший с левого фланга, никто даже не удивился тому, что гонец был ранен, а кожаный его доспех зиял рытвинами и пробоинами в нескольких местах. Едва подъехав к ставке князя, он скатился с коня и бухнулся Светлому в ноги.
– Беда, княже! Псковский фланг смят,
