– А господин подождет здесь, – ответил барон, снимая шляпу и улыбаясь. Совсем не так, как серой, совсем не так, как мне.
Он смотрел на девушку тепло, словно на старого друга. И меня снова окатило жгучей волной зависти, странным, вскипающим внутри чувством. Разве может быть чудовищем тот, кто умеет так улыбаться?
– Первый этаж, комната одиннадцать «А», – сверившись с записями в толстой тетради, сказала дежурная. – Проходите, леди, но ненадолго. Больной нужен покой.
Я немного нервно сдернула перчатки и направилась в просторный коридор женского крыла. Но все-таки не выдержала, обернулась и неловко прижала к себе бумажный сверток с посылкой, будь она неладна. Кристофер продолжал улыбаться. Вероятно, в этом и состоял план: отправить меня к Гэли, а самому в это время… Что? Будет расточать улыбки? И Девы с ним. Пусть расточает.
Тогда почему жжет внутри?
Одиннадцатая комната под литерой «А» оказалась почти в самом конце крыла. Сначала шли сдвоенные двери общих палат, где лечились зажиточные горожане. Впрочем, не настолько зажиточные, чтобы позволить себе отдельную комнату и личного целителя. Потом следовали апартаменты богатых купцов и дворян. Бедняков принимали бесплатно с черного хода, там обычно было оборудовано несколько кабинетов первой, а зачастую и последней помощи, ибо, когда неимущие надумывали обращаться за лечением, как правило, оказывалось уже поздно. Дома целителей строили так, чтобы два мира – богатых и бедных – никогда не пересекались. В этих коридорах никогда не встретишь больную проказой попрошайку или подцепившего лишай лесоруба.
Миэры не относились ни к тем ни к другим, они принадлежали к тем, кто мог купить этот и еще дюжину других домов целителей. Я постучала по двери и, дождавшись раздраженного «кто там еще», вошла в комнату. Гэли в домашнем светлом платье сидела на кровати. Недовольная, простоволосая и надутая на весь мир, совсем как я, когда отец запретил мне идти на деревенскую ярмарку. Видимо, покой, который ей предписали, шел не впрок.
– Привет, – поздоровалась я. – Надеюсь, ты тут не умирать собралась?
– Если только от скуки, – расцвела улыбкой подруга, вскочила с кровати, в нарушение всех приличий обхватила меня руками и закружила по комнате, нараспев приговаривая: – Иви-Иви-Иви!
– Отпусти, ненормальная, – рассмеялась я, едва не выронив сверток со шпагой.
– Думала, ты не выберешься. В Магиусе же экзамены?
– Я тоже так думала.
– Рассказывай, – потребовала она и снова забралась на кровать.
– Ну уж нет. Сначала ты.
– Да все хорошо. – Она махнула рукой. – Бок распороло, крови было море. – Она даже зажмурилась. – Пять стежков наложили. Я в обморок упала, папеньку перепугала так, что он теперь отказывается меня забирать, хотя могла бы спокойно сидеть дома под присмотром Милы. – Она вздохнула. – Скоро снимать швы. Вот готовлюсь опять… падать в обморок. – Она поморщилась. – Думала, меня от экзаменов освободят по случаю ранения, но куда там. В виде исключения разрешили сдать позже, а папенька им пока магическую оружейную построит. – Гэли хихикнула. – Я вот думаю, может, сразу новый замок заложить, а я пару лет погуляю?
Я качала головой, слушая болтовню подруги. Один из узелков, затянутых где-то внутри меня, сначала ослаб, а потом и вовсе исчез. Я и не представляла, как соскучилась.
– Теперь рассказывай ты. Поймали лиходеев, что за моим зеркалом охотились? Серая сказала, что уже скоро.
– Ну, – протянула я, положив сверток на стол, – ловят. Один из них, кстати, здесь.
– Знаю, папенька грозился ему лично голову снести, но его уверили, что лиходей в тюремной палате, ну знаешь, для опальных дворян, и с ним неотлучно двое серых. А в тюрьму нельзя, говорят, сразу окочуриться может… Эх, сама бы зеркалом треснула, чтобы получил наконец желаемое. – Подруга покосилась на сверток, но ничего не сказала.
– Думаю, ему не зеркало было нужно, – сказала я, отходя к окну.
Сказала и почувствовала облегчение. Развязался второй узелок, будто что-то, исподволь не дававшее спать по ночам… нет, не исчезло, просто… Я ведь с самого начала знала, что это так, но предпочитала отмахиваться, а вот сейчас произнесла.
– Не зеркало? – удивилась Гэли.
– Нет. – Я коснулась светлой портьеры. За стеклами беспорядочно летел снег. – Тот гвардеец получил твою сумку, за которой не побоялся спрыгнуть на лед Зимнего моря. – Я вспомнила, как бежала сквозь лабиринт улочек, как увидела гвардейца, как он бросил саквояж на снег, словно ненужную вещь. А потом все равно бросился за мной. Но если гвардеец уже получил желаемое – это лишено смысла. – Получил и не ушел. А сейчас еще лавку Гикара сожгли.
– Кто сжег? Зачем? – подошла ко мне подруга.
– Не знаю, но Оуэн думает, что все связано.
Свет в лампах едва заметно колыхнулся.
– Оуэн? Крис? – переспросила она.
– Вы ведь знакомы?
– С «жестоким бароном»? Да, – не смущаясь, ответила подруга.
– Расскажи, – схватив ее за руку, попросила я.
– Да нечего рассказывать. Папенька одно время рассматривал его кандидатуру на пост зятя. – Она дернула плечом. – Но потом раскопал одну неприятную историю…
– Про кнут и собак? – шепотом спросила я.
– Ты уже знаешь? – грустно улыбнулась подруга. – Да. Отец велел мне о нем забыть. Хотя, конечно, Кристофер красив и богат. – Голос Гэли стал мечтательным. – Высокий, а плечи какие, как представлю, что он несет меня на руках… мм. Ай! Иви! Мне больно!
Она дернулась, вырывая свою руку из моих.
– Прости, – пробормотала я. – Не знаю, что на меня нашло.
Гэли внимательно посмотрела мне в глаза, и лукавая улыбка осветила ее лицо.
– А по-моему, знаешь. По-моему, все очень просто. Ты…
– Не произноси этого. – Кровь бросилась мне в лицо.
– Влюбилась, – закончила подруга.
– Нет, – слабо возразила я.
– А судя вот по этому, – она подняла руку, где проступал красноватый отпечаток ладони, – да. Рассуждаешь об артефактах, пожарах, а очевидного не замечаешь. – Гэли опустила руку и с интересом спросила: – И каково оно? Как в романах, да? Сердце выскакивает из груди, а душа томится, словно в клетке, желая улететь к любимому?
– О Девы, – едва не рассмеялась я. – Моя пока никуда не хочет улетать. Ей и со мной неплохо. Так что понятия не имею. – Я отступила к столу, на котором стояло блюдо с фруктами, сердце, надо сказать, действительно колотилось, но не от любви, а от ужаса. Что это за любовь такая?
– Это же так здорово, – воскликнула Гэли. – Вечно я пропускаю самое интересное. Рассказывай, – потребовала она. – Он тебе уже признался? Стихи читал? Или серенады пел? Цветы? Подарки? Вы… вы целовались? – Последний вопрос она произнесла шепотом, замирая от страха и восторга одновременно.
– Нет. Нет. И нет! – ответила я на все разом. – Только серенад мне не хватает, чтобы Магиус потешался, а отец запер в четырех стенах.
– То есть ты даже не знаешь, любит ли он тебя? А если нет? – Гэли совсем не нравилось то, что она говорила.
– Скажу тебе точно, что нет, – вздохнула я.
– Но… но это неправильно, – всплеснула руками подруга. – Все должно быть не так. Любовь, она совсем не такая, она такая… такая…
– Какая? – Мне и вправду было интересно.
Но ответа я не услышала, потому что закричала женщина. Тонко и испуганно. Гэли
