– А что я?! Считаю, раз вы меня ругаете, значит не дорос я еще до настоящего строителя коммунизма, вот и не подаю заявления!
– Ты мне зубы не скаль, Звягинцев! Не будь ты отличным бойцом, я бы с тобою по-другому поговорил! Как ты понять не можешь, что политическая учеба – это не просто необходимые для нашей борьбы знания, это наше оружие с буржуазными идеями! Только досконально зная диалектику марксизма-ленинизма…
Вообще-то я неплохо вписался в коллектив, за исключением некоторого отчуждения, к которому, впрочем, ребята уже давно привыкли, считая это моей чертой характера. Но было еще одно «но», которое с точки зрения моих товарищей, может, и выглядело мародерством, но я всегда исходил из фразы: «Что с бою взято, то свято». Вот и на этот раз у немецкого майора я реквизировал отличные швейцарские часы и изящную фляжку с коньяком, украшенную то ли графским, то ли баронским гербом, посчитав, что мертвецу эти вещи без надобности. Камышев смотрел искоса на мое приобретательство, но ничего не говорил, зато Мирошниченко, как только выдавался момент, сразу начинал доставать меня на эту тему. Когда мы возвращались, он прочел мне очередную лекцию о том, что советскому человеку и комсомольцу не к лицу заниматься подобным делом. На что я ему ответил, что у меня, как у человека искусства, страсть к изящным вещам.
– Это мародерство, Звягинцев, как ни назови. Знаю, что ты хочешь сказать: не я один такой! Я и сам видел подобное на передовой, причем неоднократно, в финскую войну. Так там простые люди, солдаты, а ты офицер! К тому же студент! В столичном институте учишься! Тебе партия и народ поручают ответственные задания особой важности! Как ты не понимаешь, что мы должны быть чисты в своих мыслях и делах!
– Товарищ капитан, обещаю, что теперь буду это делать незаметно. Вдали от посторонних глаз.
Он посмотрел на меня тяжело, потом укоризненно покачал головой, после чего сказал:
– Что ты за человек такой, Звягинцев, никак тебя понять не могу!
Я промолчал. Мирошниченко какое-то время внимательно смотрел на меня, а потом снова заговорил:
– Тут я недавно беседовал о тебе с командиром. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: принимай его, Володя, таким, какой он есть!
Я снова промолчал, тогда Мирошниченко попытался сломать меня взглядом, но вскоре сдался:
– Ты не боец Красной Армии, а самый настоящий махновец! Исчезни с моих глаз, Звягинцев!
По возвращении, пройдя все процедуры и формальности, затем получив отпускные документы, я отправился домой. Приняв у себя дома ванну, переоделся и отправился в гости к Сафроновым. Дверь мне открыл Костик в солдатской форме. Если он при виде меня расплылся в радостной улыбке, то у меня лице явно читалось удивление.
– Здорово, тезка!
– Привет. Слушай, а ты чего так вырядился? Или в столице мода пошла на солдатские гимнастерки с погонами?
– Все потом! Ты давай, проходи!
Я посмотрел через его плечо в глубь квартиры.
– Погоди, малыш, а что ты меня один встречаешь? Где, скажи на милость, твои папа и мама?
– Едут, дяденька. Через двое суток будут в Москве.
– Как едут?! Когда мы виделись в последний раз, ты сказал, что они через пару недель будут. Они что, окольными путями добираются, через Дальний Восток?
– Все просто, тезка. Мой папаша перед самым отъездом умудрился заболеть. Ну и с билетами у них не сразу получилось.
– Ясно.
Я вошел, огляделся. Все по-прежнему. Костик поставил на стол бутылку вина и бутылку водки, потом притащил пару банок консервов, хлеб, небольшой кусок копченого сала и половину кольца «Краковской».
Я придал себе недовольный вид.
– Это что? И все? А где мясное ассорти и заливная осетрина?
К моему удивлению, тезка вдруг потерял чувство юмора, приняв мою шутку всерьез.
– Извини, Костя, но половину твоего продовольственного аттестата я отдал соседке. У нее двое маленьких детей и муж, вернувшийся с фронта без ноги. Тяжело ей сейчас.
«Что-то Костик быстро меняться стал. То как мотылек порхал…»
– Отдал так отдал. Давай рюмки. Как там Сашка?
– Уже воюет наш лейтенант Воровский. Пару дней тому назад от него письмо пришло. Потом дам почитать. Ты надолго на этот раз? Или опять на пару часов?
– Дней пять буду. Гуляем?
– Гуляем!
Выпили. Закусили. Снова выпили.
– Так чего ты гимнастерку надел, тезка?
– Неделю как зачислен на курсы телефонистов-релейщиков. Мне туда направление дали от райкома комсомола, после моего выступления на собрании. Так что через полтора месяца – на фронт.
– Ты не подумал о том, что эту войну и без тебя выиграют?
– Знаешь, не подумал! Зато до сих пор помню, как ты на меня тогда смотрел! Думаешь, не понял?
– Ты мне загадками не говори!
– Помнишь, прошлый раз, когда я тебе сказал, что испугался армии и попросил отца сделать мне бронь, ты тогда презрительно на меня смотрел! Дескать, что ты за мужчина! Война идет, а он в тылу отсиживается! Скажешь, не так?
– Было такое. Отрицать не стану. Только к чему ты клонишь?
– Знаешь, у меня было время подумать. Несмотря на твое такое отношение, ты меня тогда не бросил! Помог! Еще как помог! Из такого болота вытащил! Вот я и решил, что меня твоя снисходительность не устраивает. Какая у нас может быть дружба, если ты в героях ходишь, а я трусом в твоих глазах выгляжу! Да и сам хочу доказать себе, что я мужик! Понимаешь?! Настоящий мужчина!
«А Мирошниченко говорит, что я только плохие примеры подаю. Услышал бы он сейчас эту пламенную речь, наверное, прослезился бы от радости».
– Что ж, ты выбрал свою дорогу. Тебе по ней и идти.
– Пойду! Не сомневайся! Знаешь, я тут пару раз наведывался в институт. Видел кое-кого из сокурсников, со многими
