— Попросил бы я вас, Кретьен, написать об Авалане, — подытожил он. — Правду написать, ничего не скрывая. Хороший город, и люди хорошие. А если негодяя увидите, то и о нем пишите, чего нам бояться? И древностей у нас всяких навалом, и красота вокруг — глаз не отвести. Только не напечатают, верно?
Репортер «Мэгэзин» и не думал спорить. Печатать не станут, завернут с ходу. Не потому, что мэр Авалана — коммунист. Хорошие люди, история, природа — не сюжет для нью-йоркского еженедельника. Вот если бы в центре города крокодил съел старушку! А еще лучше, если бы наоборот...
И кто он, Кристофер Жан Грант, после этого?
— А знаете, дядюшка Барбарен, я все равно попытаюсь. Вы за неделю мотоцикл почините, а я, если из города не выгонят, напишу, сколько успею. Мне бы только пачку бумаги купить.
* * *
Мэрия оказалось недалеко: прямо по улице, налево и прямо, до главной городской площади — Святого Бенедикта. Название мэр категорически не одобрил, обещая уже в следующем году переименовать площадь в правильном духе. Естественно, реакционеры, а особенно клерикалы, черные вороны Ватикана, будут против, а значит, неизбежна тяжелая и трудная борьба.
Слова о черных воронах Кейдж пропустил мимо ушей, разглядывая попадавшиеся по пути здания. Ничего приметного не встретилось, но Авалан был чист и по-старинному уютен. В который раз вспомнился Новый Орлеан — тот, каким он был до Великого наводнения. После маленького, обдуваемого всеми ветрами Сен-Пьера, город возле устья Отца Вод казался ожившей сказкой. Старые французские кварталы, зеленые пальмы, скрипящие кареты с вензелями на дверцах — и джаз, настоящий джаз на каждом углу!
— Да, я белый, и что с того? — сказал он Анжеле, своей первой любви. — Я все равно научусь!
— Научишься, Кейдж, но это будет белый джаз.
Авалан ничем не походил на The Big Easy[37], но узкая, вымощенная булыжником улица с каждым шагом все больше походила на дорогу Памяти, по которой так легко и горько шагать — от призрака к призраку...
— А-а, гражданин мэр! Куда вы ведете это юношу? Как обычно, на расстрел?
Мэр сердито засопел, Крис же, вынырнув из воспоминаний, недоуменно оглянулся. Почти пришли! Впереди, как и обещано, площадь, справа — серая громада собора, острая колокольня, обшитые старой медью врата. А перед ними...
— Тогда, может, разрешите этому несчастному напоследок исповедаться — из пролетарского гуманизма?
Черный ворон? Нет, скорее Черный Конь![38]
9
— Ne chitajte do obeda sovetskih gazet, — посоветовал как-то Харальду Пейперу его случайный знакомый, русский эмигрант. Гауптштурмфюрер СС счел совет мудрым, добавив про себя, что чтение национал-социалистической прессы вредно в любое время суток, но особенно не до обеда, а после. Вывернет!
Однако под настоящий «Courvoisier» урожая 1932 года — отчего бы и нет?
Коньяк с долькой лимона те же русские именуют «Nikolashka» в честь одного из своих императоров. А если не под лимон, а под свежую «Фелькишер Беобахтер»? Не иначе, «Адди». Очень похоже на русское «Ad».
Сын колдуна обозвал себя извращенцем и с удовольствием потребил.
На коньяк ушли почти все деньги из бумажника Хуппенкотена. Поминать сына юриста Харальд не собирался. Пусть без помех обживает свой «Ad»! Просто хотелось слегка расслабиться, благо и повод есть.
Устроился все там же, на кухне, за зеленым пластиковым столом. Согрешил: достал пепельницу и выкурил подряд две сигареты, после чего не без удовольствия взялся за газету. Творчество душевнобольных порой забавляет, если, конечно, дозой не ошибиться.
Дела в бывшей конторе Колченогого шли ни шатко ни валко. Нового министра до сих пор не назначили, делами занимался сладкоголосый Фриче в компании с неизвестно откуда взявшимся молодым да рьяным Вернером Науманом. Кресло же министра, по слухам, достанется самому Рудольфу Гессу, второму человеку в НСДАП. Фюрер мудро рассудил, что партии достаточно и первого.
Ожидания обманули — газета оказалась скучной, даже под коньяк. Разве что удивила статья на второй странице. Подписи нет, значит, либо сам Фриче, либо кто-то повыше, к примеру, тот же Гесс. Название хоть куда: «Грязь и память». Харальд, устроившись поудобнее, наполнил следующую рюмку. Зачитался — и даже не отреагировал на приход Ингрид. Взяв с подоконника карандаш, отчеркнул предпоследний абзац, воткнул рядом восклицательный знак...
* * *
— Нет-нет, мне не надо! — Девушка с недоверием покосилась на заботливо наполненную рюмку. — Сразу же развезет. Харальд, нам нужно поговорить. Я сегодня встретилась...
Сын колдуна отмахнулся.
— Успеется! Кстати, это вам!
Шоколад «Золотая печать»: желтая обертка в красной рамке, веселые физиономии, посреди, как и обещано, печать на шнурке. Дочкина радость.
— Спасибо! — Ингрид, присев за стол, достала сигареты. — А курить здесь можно?
— Брат сказал: «Тебе можно». А вы со мной, за компанию. Кстати, Ингрид, вы, кажется, хотели присоединиться к подполью? Рад доложить: оно действительно существует. Ну, по крайней мере, с сегодняшнего дня.
Сигарета, так и не загоревшись, беззвучно упала на зеленый пластик.
— А-а... А что за подполье? Какое оно?
— Вам, Ингрид, все сразу? — гауптштурмфюрер весело рассмеялся. — Явки, пароли, тайники, каналы связи?
Оборвав смех, наклонился через стол.
— Только после вашего согласия на вступление. Условие простое: любые приказы выполняются немедленно и без возражений.
Любые, Ингрид! Со всеми неизбежными последствиями в случае отказа.
Уточнять не стал. Starica sa kosom уже приходила к светлоглазой. Поймет!
— Подумайте! А пока взгляните, может, вас заинтересует. Вы же встретились с братом в «Гробнице Скалолаза»?
И пододвинул газету.
* * *
Смотреть на девушку были приятно. Лицо читалось, как книга, страница за страницей. Непонимание, удивление, растерянность, гнев...
...Сжатый кулачок ударил в зеленый пластик.
А вот и радость, и снова удивление, и снова гнев. Пальцы впились в край стола, утреннее
