...Маленькие люди, неровная земля. Холмы, скалы, деревья. А над всем этим, закрывая небо, огромный летающий город. Только не Лапута, внизу была подпись, ныне стертая намертво. Но первую букву прочитать можно: «М». А год уцелел.
— 1875-й, — констатировал Марек. — Кто-то к ним пожаловал в гости...
Сами гости — на следующих картинках. Люди как люди, только одежда непривычная, более похожая на пляжные костюмы. Несколько портретов, один — в узнаваемом летном шлеме. А год-то 1881-й!
Мухоловка уже поняла, почему покойная ландграфиня не решилась писать мемуары.
Секретный агент Кай, между тем, явно увлекся и принялся листать страницы. Анна, не желая мешать, отошла на шаг. Уже ясно, что почти все в альбоме для Марека — новость. Но только почти.
Смотри, капитан, смотри!
И тут его плечи дрогнули. Марек на миг закрыл глаза, откинулся на спинку стула.
— Я могу выйти, — негромко проговорила Мухоловка, но странный голландец покачал головой.
— Нет! Взгляните, Анна.
Эта картинка ее тоже заинтересовала. Очень красивая девушка, молоденькая, губастая. Вокруг — черная траурная рамка, сзади острый силуэт ракеты, почти как в фильме Ланга «Женщина на Луне». Дата и надпись стерты, уцелела лишь последняя строчка. «R.I.P.» — Requiescat in pace.
— Но она... Она жива! — растерянно проговорил парень. — При посадке у нее отказал двигатель...
Анна Фогель поняла, что шутки кончились. Крепко взяла за руку, сжала пальцы.
— Ландграфиня умерла два года назад. Исходите из этого, Марек. И — считайте, что я ничего не слышала.
— Два года назад. Вы правы, — он тряхнул головой, улыбнулся. — А слышать — слышали. Кто меня просил помочь ящерице?
...Рядом с рисунком — непонятное что-то. Слева черное, синее — справа. Извилистая белая молния между ними, вместо острия — острый излом. И две белых буквы посреди — «В» и «О».
* * *
— А теперь выкиньте все из головы, Марек, и представьте, что нас с вами укусил тарантул. Ущипнуть ради достоверности? Ма-а-рек!.. Нет, так не годится, будем лечить. Прежде чем бороться с тарантулом, пройдем обязательную программу. Сейчас я выброшу к дьяволу трость... Танго умеете танцевать? Отлично! Встали прямо, плечи расправили... Руки! Темп ровный, 33 такта в минуту... Y-uno! Y-dos!..
Скачет всадник к горам далеким, Плащ взлетает ночною тенью, Синьорита глядит с балкона, Черный веер в руках порхает, Ты скажи мне, о синьорита, Что за слезы твой взор туманят...2
— По-зор! По-зор! Мра-ко-бес! По-зор! Мра-ко-бес!..
Для большого города сорок человек — не толпа, их без труда можно усадить в один-единственный автобус. Но репортер Кристофер Грант считать умел. Если сравнить население Авалана и (отчего бы и нет?) Парижа, после чего умножить четыре десятка на соответствующий коэффициент...
А немало!
— Требуем соблюдения закона! Обуздать фашистского наймита! Позор! По-зор! По-зор!..
Площадь Святого Бенедикта разрублена толпой пополам: сзади и впереди, к собору ближе, пусто, в центре — ровная фаланга в два ряда. Почти все — мужчины, вид суровый, мрачный. Слева и справа — красные знамена, одно при серпе и молоте, второе — просто. Плакатов четыре, на двух — краткое «Позор!», на третьем — жуткое чудище в сутане, исполненное в три краски, четвертый же, пусть и невелик, зато густо исписан. Жаль, буквы мелкие, но сверху вполне читаемое: «Унять политического бандита и провокатора!».
— Товарищи! Предлагаем установить постоянный пикет возле этого очага мракобесия. Пусть граждане Авалана знают, кто главный реакционер в городе!
Одобрили — во все сорок глоток. Плакаты вверх, замена — еще выше.
— Да, в святую кровь через ребра Христовы! Закрыть собор к божьей бабушке!..
На этот раз — промолчали. Кажется, перебор.
— Соблюдаем порядок, товарищи! — веско молвил стоящий в самом центре фаланги Максимилиан Барбарен. — Несознательные жители нашего города имеют право ходить в этот отстойник средневекового мракобесия. Но политикой кюре заниматься не должен.
— И драться не должен! — подхватил некто с забинтованной головой. — Особенно, значит, ногами!..
Виновник и причина народного недовольства, он же мракобес и наймит, находился тут же — на ступенях собора. Рукава черной сутаны закатаны, шляпа неведомо где, волосы торчком, кулаки же наготове. По лицу, однако, не скажешь — улыбка на все лошадиные тридцать два, а глаза веселые, словно на карнавале.
Подходи, кто смелый!
Кейдж, опустив фотоаппарат, перекрутил кадр и направился прямиком к мэру.
— Хорошо, что вы здесь, tovarishh! — обрадовался тот, крепко пожимая гостю руку. — Расскажите всем, всему миру! Этот подлый реакционер вел наглую агитацию против линии нашей партии, а потом ни за что ни про что избил пятерых наших товарищей!
— Oh, yeah! — Крис поспешил достать блокнот. — Один — пятерых?
Товарищ Барбарен несколько сбавил тон.
— Ну, они-то бить его не стали, священник все-таки. Мы закон соблюдаем.
Кейдж поглядел на Черного Коня. Свежий синяк под левым пастырским глазом можно различить с двадцати шагов.
— А это он сам себе навесил! — буркнул Барбарен. — Головой — об угол стола. Провокатор!
Все началось возле единственного в городе кафе с небольшого спора по поводу испанских событий. Один особо пылкий tovarishh нацелился кулаком аккурат в грудь разгорячившегося кюре.
— Но мы не устроили самосуд! — Мэр сурово нахмурился. — Мы протестуем строго по закону! У вас есть вопросы, Кретьен?
Таковые были, причем немало. К примеру, почему пострадавшие не требуют отдать виновника под суд — строго по закону? Не потому ли, что закон рассудит иначе? Однако у Криса имелся свой интерес.
— Гражданин мэр! Не могли бы дать мне ключ от часовни? Она, кажется, Мария На Камнях называется. Всё посмотрел, а ее — нет.
Барбарен гулко выдохнул.
— И вы туда же? Записались в пособники реакционеров? Мракобесию потакаете?
Кейдж изумленно моргнул. Часовня, как ему сообщили, была построена в 1820 году
