– Художников я сам выдумал – вместе с галереей. Помнишь, я говорил тебе, что в конце маршрута мне придется кое-куда свернуть? Мсье Вандаль по ряду причин пошел навстречу. Читай!
Карманы серого костюма оказались поистине бездонными. На этот раз – письмо в знакомом конверте с эмблемой будущей выставки. И почерк сразу узнать можно.
– И кто же вы после этого, мсье Кампо? – задумчиво вопросил усатый Бонис. – А если бы нас на границе загребли?
– Погодите! – поморщилась Мод. – Сейчас все узнаем.
«Дорогая мадемуазель Шапталь! Важные обстоятельства, которые не могут быть доверены бумаге…»
Прочитала раз, другой, наконец спрятала письмо обратно в конверт.
– Шеф настоятельно советует отдохнуть пару дней в Лозанне и непременно посетить Музей кантональных изящных искусств, там очень хорошая подборка Феликса Валлотена… А также по возможности выполнить некоторые пожелания присутствующего здесь мсье Кампо.
Бросила конверт в сумочку, резко затянулась сигаретой.
– Мы тебя слушаем, Арман!
На этот раз улыбка красавчика показалась лишь тенью его прежней, неотразимой. Глаза смотрели серьезно, строго.
– То, что наша выставка – не просто очередной вернисаж на потеху господам парижанам, ты, Мод, уже знаешь. Каждый борется с Гитлером, как может. Марк Шагал хочет поддержать своих друзей в Германии и заработать для них деньги. Петер Вандаль задумал иное, куда более сложное. Комбинация в несколько ходов, причем конечная цель неизвестна даже мне. Но, как я догадываюсь, начнется здесь, в Париже, а закончится в Берлине…
Мод невольно вздрогнула. «У вас есть в родне немцы?»
– Моя задача иная, более скромная. Нужно помочь одному хорошему человеку. Послезавтра он должен нелегально перейти границу недалеко отсюда, в кантоне Фрибур. Как и я, немец, но для Гитлера – крайне неудобный соотечественник. В Лионе, когда ты меня ждала, я позвонил в Париж, в «Гранд-отель», там на мое имя пришла телеграмма. У меня его паспорт, деньги, адреса, в общем, все что требуется. А еще это мой друг, единственный, второго не будет… Вам рисковать не придется, довезете до Лозанны, а там возьму автомобиль напрокат. А за то, что пришлось пережить в пути, простите. Я и не думал, что этот придурок Зигфрид сорвется с цепи.
– Оборотни? – вспомнил Бонис. – Которые с перчаткой?
Кампо дернул щекой.
– «Gaumenspalte», бесчестная память о бесчестных предках… Вот, собственно, и все. А пожеланий у меня нет. Хотел попросить, чтобы подбросили ближе к месту, от Фрибура меньше часа езды, но – не стану. Слишком я опасный пассажир.
Эксперт Шапталь посмотрела на усача. Тот, немного подумав, пожал крепкими плечами.
– В Лозанне останавливаться нет нужды. Если ищут, там и найдут. Лучше прямо до Фрибура, но заночевать не в городе, а где-нибудь поблизости. Движение не бог весть какое, «хвост» заметим сразу. А в кемпере человека и спрятать можно, это в автомобиле он на виду.
Мод на малый миг задумалась «У меня к вам большая просьба. Не уклоняйтесь в сторону от маршрута», – велел ей Пьер Вандаль. Один раз она это уже сделала и чуть не погубила всех разом.
Зато Вероника Оршич жива!
– Покажите-ка мне все это на карте, Жорж.
* * *Когда серая гладь Женевского озера осталась позади, дорога начала петлять, обходя череду невысоких покатых холмов. Повеяло свежестью, а к вечеру на горизонте проступили острые силуэты далеких гор.
Альпы…
Воздух был прозрачен и чист.
5Она проводила его так, как провожают на фронт, поцеловала строго, холодными сухими губами, перекрестила и даже не попыталась улыбнуться. Им предстояло увидеться очень скоро, всего через два часа на праздничной воскресной мессе, но Лонжа знал и предупредил: под сводами храма Всех Святых будет уже не он.
– Noli me tangere[46], – кивнула девушка. – Вот, значит, все и кончилось, солдатик.
Август, Первый сего имени, ответил твердо:
– Ничего не кончилось. Вернусь, как только снова оживу. И вообще, кто-то, кажется, обещал прикрывать мою спину, сержант?
Они простились на пороге номера, и он сбежал вниз по ступенькам, торопясь к выходу, возле которого ожидало авто. Хлопнула дверца… А дальше все пошло должным чередом, и он отстранился, предоставив суетное – суетному. Торжественная служба еще не началась, однако он уже слышал слова начального псалма: «Lavabo inter innocentes manus meas» – «Умываю руки свои между невинными».
Земля мягко ушла из-под ног, он кивнул, прощаясь, и шагнул прямо в черную бездну, озаренную колючим сиянием звезд. Первый день Творения, начало начал. Увидел Землю, лучшее из творений Божьих – и другую Землю, созданную ей в укор. Клеменция-Аргентина, далекая планета, горящая фиолетово-красным огнем, угроза и надежда.
«Confiteor» – «Покаяние». Его предки тоже виновны в великом расколе, отделившем не правых от неправых, а всего лишь побежденных от победителей, гонителей от гонимых. И теперь ему, как и прочим, рожденным в первые годы века, предстояло поднести к устам горькую чашу.
«Kyrie eleison» – «Господи, помилуй». Теперь перед ним простиралась Европа, древний континент, цитадель веры и мудрости, к которой со всех сторон подступал огонь. Еще немного, и пламя взовьется над соборами, дворцами и жилищами бедняков, не разбирая и не щадя. Он понимал, что остановить беду почти невозможно, но именно это требовалось от него, одного из многих, шагнувшего в немногие. Выход есть, грядущий Ад все-таки не был неизбежен, просто за спасение требовалось очень многим заплатить.
«Gloria» – «Слава в вышних Богу». Месса была воскресной, праздничной, и хор радостно вступил, славя Творца. И он, эмигрант, отказавшийся стать американцем, увидел то, что дороже всего на свете – Родину, свою Баварию, леса и горы, замки и города. Даже сейчас, под чужим флагом, под чужой пятой она оставалась прекраснейшей из прекрасных. У тех, кто жил на этой земле, есть все, кроме свободы. В этот миг он, не герой и не честолюбец, с кристальной ясностью понял, что именно ему придется возглавить всех остальных. Званых много, избранный – лишь он.
«Sanctus, sanctus, sanctus» – пел хор. Дороги назад нет, там холод камеры и сырость бараков, пороховой дым и гарь сожженных домов под камышовыми крышами. Можно только вперед, в неизвестность, в
