Лонжа облегченно вздохнул. Она! Пусть имя другое, и лицо не сразу узнать под гримом…
Узнал!
Девушка в сером платье повернулась к залу, взглянула, но не на сидевших в креслах, куда-то поверх голов.
Перед казармойУ больших воротФонарь во мраке светит,Светит круглый год.Словно свеча любви горя,Стояли мы у фонаряС тобой, Лили Марлен…Легкий шелест, круживший по залу, стих. Люди слушали, хотя пока что ничего необычного в песне не было. Разве что слово «казарма», его не часто встретишь на вычищенной до белых костей берлинской сцене.
Обе наши тениСлились тогда в одну,Обнявшись, мы застылиУ любви в плену.Каждый прохожий знал про нас,Что мы вдвоем в последний раз,С тобой, Лили Марлен.Песня ступала мягко, не сотрясая зал, но в тихих шагах чувствовался близкий грохот орудийных залпов, свист падающих бомб, отчаянные крики тех, кому скоро предстоит умереть.
Девушка пела песню Войны.
Фонарь во мраке ночиУ ворот горит.Твои шаги он знает,А я уже забыт.Сердце болит в краю чужом –Вдруг ты с другим под фонарем,Моя Лили Марлен.Дезертир Лонжа смотрел на певицу, что стояла в беспощадном огне прожекторов, но видел старый вековой лес, деревья, поросшие седым мхом, и недвижные тела в чужой форме без погон. Солдатик – и Та, которая его встретит, положит на плечо руку в светлой перчатке, позовет по имени. Не крестильному, а тому, что знаменует победу – Ее победу.
– Никодим! Никодим!..
И никого уже не защитит нестойкая тень девушки возле горящего во мраке фонаря.
В тесной землянке,Укрывшись от огня,О тебе мечтаю,Милая моя.Снова наступит тишина,И к фонарю придет онаКо мне, Лили Марлен.«Бедный смешной солдатик… Хорошо, Август, я тебя найду. Мы встретимся…»
На этот раз Лонжа сам ее нашел.
* * *Возле дверей гримуборной было пусто, как и во всем коридоре. Второе отделение уже началось, и все, зрители и артисты, слушали голосистую Марикку. Лонжа постучал, и, дождавшись ответа, перешагнул порог.
Девушка в сером, в цвет глаз, платье, попыталась улыбнуться.
– Ты сидел в третьем ряду, солдатик. Из-за тебя я чуть не забыла слова.
Он стоял у двери, все еще не решаясь подойти.
– Извини. А я слушал и боялся, что тебя арестуют после первого же куплета.
Сделал шаг, другой, третий, поклонился, вручил букет. Она взяла орхидеи, не глядя, положила рядом с трюмо. Потом проговорила очень медленно, тщательно подбирая каждое слово:
– Так не бывает, солдатик. Тебя убили. Оттуда не возвращаются. Газетам я не верю, но мне сообщило командование. Август, король Баварии, погиб при пересечении границы.
Он тоже попробовал улыбнуться, но губы не слушались.
– Считай, что я в отпуске, сержант Агнешка.
Она покачнулась, но справилась. Стала ровно, поглядела в глаза.
– Измени этот мир, Август! Не хочу больше с тобой прощаться.
Их тени слились одна в одну. И наступила тишина.
В. То, что могло быть
События даны в обратной последовательности. Новости культуры. – Сеятель. – Отъезд. – Мельник. – Цех подмастерьев. – Коннетабль. – «Почему ты живой?»
7Эксперт Шапталь сделала очередную пометку в тетради и повернула рукоять настройки, ловя уходящую волну. «Свободная Германия» передавала выпуск последних известий. Теперь это стало ее работой, не слишком сложной на первый взгляд. Однако новости еще следовало перечитать, рассортировав, словно полотна перед выставкой, а потом уже заняться серьезным анализом. Тоже экспертиза, если подумать.
Она уже хотела выключить «Telefunken», однако диктор начал читать иную сводку – новости культуры. Это стоило послушать. Шум вокруг «выставки-провокации», как теперь именовали ее детище, начал понемногу стихать, но, может, скажут еще что-нибудь, в довесок? Два дня назад «Искусство Свободной Франции» помянул сам фюрер. Вождь германской нации очень сочувствовал соседям-французам.
Боль уже ушла, оставшись в той, прежней жизни. К новой разведчица Шапталь только начала привыкать.
Однако в этот раз говорили не о выставке, а о новой песне, прошумевшей над Рейхом подобно внезапной грозе. Уже хотят запретить, несмотря на то, что многим понравилось, особенно военным. Какая-то станция, разошедшись не на шутку, передает ее каждый день вместо позывных.
Слова фронтовика Великой войны Ганса Лайпа, музыка Норберта Шульце, оперного дирижера. А о первой исполнительнице уже спорят. То ли весьма популярная Лала Андерсен, то ли никому не известная певица из польского Позена.
Мод отодвинула тетрадь и приготовилась слушать. Странное название у песни, сразу два имени… Эфир на какой-то миг сделался безмолвен, но вот прозвучали первые такты, и женский голос негромко запел:
Перед казармойУ больших воротФонарь во мраке светит,Светит круглый год… 6– Чего смеешься? – обиделся Ганс Штимме. – Идея правильная. Обычные качели, на одном конце доски ведро с водой, на дне – дырочка. А на другом – пачки листовок. Вода, стало быть, вытекает из ведра, равновесие нарушается, и листовки постепенно падают на улицу. Мы такое на крыше магазина Карштадта установили. Только с дыркой я слегка не рассчитал, вот все сразу и посыпалось. Ничего, в следующий раз для листовок вентиляционную установку приспособлю. Красиво получится!
«V Интернационал» снова вместе. Бывший дезертир Митте ничуть не изменился – охотно болтает о пустяках, скажем, о тех же рухнувших с крыши «качелях», о серьезном же помалкивает. Подпольщик!
Встретились – словно вчера расстались. Подпольный ЦК КПГ прислал связного. Каким ветром принесло в Берлин именно его, гамбургский рабочий уточнять не стал. Лонжа не настаивал, он и сам не спешил откровенничать. Чудо, что вообще пересеклись. Тесен Божий мир!
– Карлштрассе, – Штимме кивнул на белую табличку с номером. – Вроде, здесь. Я тебе… Фу, ты, чуть «дезертиром» не назвал. В общем, камрад, не нравится мне эта идея. Соглашения, компромиссы, уступки… Хотите бороться, вступайте в Германскую коммунистическую!
– Это ты Медведя боишься, – рассудил Лонжа. – Ничего, главное, ты его Саксонским не назови. Пошли!..
* * *Фридрих-блокфюрер, бывший силовой акробат, встретил их в дверях. Обдав густым перегаром, почесал нависающий над брючным ремнем живот.
– Откинулись, ребята? Ну, заходите, гостям всегда рад. Особенно когда такие хитрецы на огонек заглядывают.
Лонжа понял, что встретиться с Штимме помогло вовсе не чудо. Компартия знает, кого направить на переговоры с «черным» подпольем.
– А я еще думал, кого ко мне пришлют? Я – не профессор какой, могу и с лестницы спустить.
В комнате их ждал стол с початой бутылью яблочного шнапса в окружении рюмок – и миска с вареной картошкой. Блокфюрер вел холостяцкую жизнь.
– В отпуске я, – пояснил он, наполняя скляницы. – В Губертсгоф возвращаться не хочу, не те там сейчас порядки. Вовремя вы, ребята, слиняли. Ну, за встречу!
Саксонский Медведь и в самом деле напоминал добродушного любителя
