Джузеппе Гамбаротта, пройдя к столу, достал из ящика пистолет в кожаной кобуре и две пачки патронов.
– Водяной дворец? О нем только слышал, меня к этой тайне не подпустили. А вот в нижних подземельях, под горой, бывал еще в детстве. Играли с друзьями в разбойников. Там есть выходы у самого кладбища.
– Поэтому пса видят сразу в разных местах, – вспомнил Дикобраз. – Что будете делать, синьор Гамбаротта?
– Исполнять свой долг. Прикажу всем, чтобы заперлись в домах и не выходили на улицу. А сам встречу бандитов. Пусть вначале переступят через мой труп.
Алессандро Руффо ди Скалетта поглядел на фашиста с невольным уважением. Се человек! Только план уж больно плох. Переступят – и дальше пойдут.
– Нельзя запираться. Все мужчины должны собраться на площади. Позовите Луиджи Казалмаджиоре и его родичей. Люди могут вам не поверить, зато поверят им. Пусть вынесут флаги цехов и городское знамя, все должны увидеть, что мы не боимся, и Матера жива. Если уж поднимать мятеж, то всерьез. А с бандитами я поговорю сам.
Подеста долго молчал. Смотрел в окно на пустую площадь, сжимал и разжимал крепкие кулаки. Наконец обернулся.
– Одного не понимаю, синьор Руффо. Вам-то какое дело до наших бед? Матера для вас – просто тюрьма без стен. Вы хотите рискнуть жизнью, вместо того, чтобы просто бежать. Почему?
Дикобраз, бывший берсальер, улыбнулся.
– А мне очень нравится этот город.
9…Последние шаги салиды – шестой, седьмой… Восьмой!.. Resolucion natural! Музыка стихла, и Лейхтвейс, отступив назад, отдал поклон – резко, под ритм умолкнувшего танго.
В лунном свете, как в пляске Смерти, Стыд бесстыден – и капля к капле Наши души сольются вечно…Партнерша не ответила, так и стояла ровно, не опустив головы. Наконец, неохотно разомкнула сжатые губы.
– Пьятерочка с мьинусом. Зубрилька!
Он и не думал обижаться, привык. Девушка же, подумав немного, пояснила, уже по-немецки:
– Танго – не только выученные шаги и фигуры. Танго – прежде всего мужчина, который тебя обнимает. Мужчина – а не мальчик из выпускного класса.
Мальчик из выпускного, согласно кивнув, присел за стол.
– Кто бы спорил, Неле. Настоящий мачо должен быть свиреп, волосат и вонюч. Тогда он действительно – адреналин…
– Это лучше, чем проснуться утром, посмотреть на соседнюю подушку и подумать: а что я здесь делаю?
Цапля тоже присела, потянулась к сигаретам.
– Еще одну, пожалуй. Не хочется тебя еще раз огорчать…
Щелкнула зажигалкой, откинулась на спинку кресла.
– Поэтому спрошу о другом. Лейхтвейс – это кто?
Вот теперь он действительно удивился.
– Ну… Генрих Лейхтвейс, гоф-фурьер герцога Нассау. Его оклеветали, избили плетьми, опозорили, его девушку заключили в тюрьму. И Лейхтвейс начал мстить герцогу и его приспешникам… Рейнский Робин Гуд!
Цапля усмехнулась:
– А кто его месть оплачивал? Чья разведка? Это я, как ты догадался, с подходцем. Давай расскажу историю про человека, которого ты хорошо знаешь. Догадался? Про Веронику Оршич.
В последний момент он сумел сдержаться. Отвернулся, скользнув взглядом по пустой белой стене.
– Люди не слепые, Лейхтвейс. Как ты к ней относишься, у тебя на лбу написано твоей славянской кириллицей. Так слушай, таинственная русская душа. Вероника и ее мать – эмигранты. Вернулись в Рейх и честно ему служили. Старшая Оршич – шеф-пилот у Геринга, младшая первая освоила марсианский ранец. А потом что-то не сложилось, и она решила выйти из игры. Не тут-то было! Ею занялась Служба безопасности рейхсфюрера СС. Нет, Оршич не арестовали, это слишком просто…
– Не хочу, – выдохнул он. – Молчи!
– А то что? Рапорт напишешь или мне шею свернешь? Так вот, вначале она помогла исполнить рейхсминистра Геббельса. А потом ей позволили связаться с Германским сопротивлением, и Оршич стала выполнять их приказы. На самом же деле она работала на Генриха Гиммлера. А затем ее просто сдали, как отработанный материал.
Лейхтвейс пожал плечами.
– Мне уже говорили. Возможно, и про меня так скажут. Пусть! Я сделаю то, что хочу.
– Правда?
Девушка подошла ближе, наклонилась:
– Можешь меня сейчас придушить, только ответь – не мне, себе самому. Когда твоего отца арестовали, а тебя отправили в детский дом, ты и в самом деле хотел убить Сталина по заданию немецкой разведки? Или у тебя было что-то другое в мыслях?
Он принялся считать до десяти. Один, два, три… семь, восемь…
– Напиши в отчете, Неле, что вербовочная беседа не удалась. А вообще-то странно, я – человек без Родины, перекати-поле, наемник. А ты – немка. Или это просто финальная проверка или…
Ее губы дрогнули:
– Или?
– Или… Можно я по-русски, на правах таинственной души?
Дождался ее кивка, улыбнулся:
– Ты скажи мне, гадина, сколько тебе дадено?
10Поперек площади – неровная цепочка огней. Факелы держат те, что в первой шеренге, над ними – тяжелые парчовые штандарты, впереди – городское знамя. Народ стоит густо, единой слитой массой. Карабинеры отступили подальше, к самому началу улицы-ущелья. Чезаре Бевилаква вообще исчез, затерявшись в вечернем сумраке. Подесты тоже нет – ушел на телеграф, надеясь связаться – с бывшим ли, будущим – начальством.
Князь стоял в первом ряду, в нескольких шагах от городского знамени. Разведка, быстроногие мальчишки, только что доложила, что «чужаки» уже поднимаются на Кавеозо, больше сотни, все при оружии. На их пути – карабинерский заслон, однако надеяться на храбрость служивых не приходится.
Дикобраз прикинул, все ли сделано. То, что в его силах, пожалуй, да.
– Синьор Руффо! Синьор!..
Он обернулся. Двое, его помладше, лица вроде бы знакомые.
– Синьор Руффо! Мы – интерно, ссыльные. Наши все уже здесь. Что нам делать?
Он промедлил с ответом, просто не зная, что сказать. В такую минуту каждый делает выбор сам. Смелым быть не прикажешь.
Интерно переглянулись.
– Синьор Руффо! Нам запретили с вами разговаривать, и мы подчинились. Но сейчас… Мы готовы, нас шестнадцать человек, и
