Ночь только начиналась. «Крестные» никуда не ушли, устроившись прямо на улице. Телеграф ожил, и начальнику почты то и дело приходилось бегать к стрекочущему аппарату. Штаб расположили на площади: бочка, на ней керосиновый фонарь и два табурета.
– Герцог Аоста, – негромко повторил Джузеппе Гамбаротта. – Но он же в Абиссинии, в Аддис-Абебе!
Дикобраз развел руками.
– Совпало. Прилетел позавчера, какие-то семейные дела. Вот и назначили. А кого еще? Самый популярный человек в Италии, после Дуче, конечно.
Подеста зло скривился.
– Совпало… Говорили, вы сценарист? А вот интересно, как вам удалось с Римом связаться? Ни писем, ни телеграмм я не пропускал, за гостиницей следили, соседи каждый день с докладами бегали.
Князь поглядел в усыпанное звездами небо. Красивые они здесь, в Матере. Яркие!
– Ну… Пару дней пришлось помозговать. Между прочим, слово я сдержал, по почте – никакой крамолы.
…Следили за гостиницей, не за кладбищем. Джакоппо-могильщик, пастух стариканов, каждый выходной ездит к внукам в Эболи. Как не дать подработать хорошему человеку?
– Меня сразу предупредили, – продолжал подеста. – В стране заговор, и вы, князь, в нем чуть ли не главный. Добились-таки своего! Что же теперь будет?
– Трудно будет. Придется выводить войска из Испании, а это очень сложно сделать без крови. Мириться с соседями, мириться друг с другом. Большой фашистский совет согласился сотрудничать в обмен на личную неприкосновенность. Судить будем только тех, кто испачкался в крови. А королю, как ни печально, придется отречься. На трон взойдет принц Умберто, подпишет новую конституцию, а потом проведем выборы. Всюду, и в Матере тоже.
Синьор Гамбаротта тяжело вздохнул:
– Выборы в Матере? Шутите? Казалмаджиоре и компания вас еще удивят, устроят тут демократию по-лукански! Все, что я делал все эти годы – насмарку! К дьяволу!..
Сжал кулаки, отвернулся.
– Я даже не могу застрелиться – католик, Господь не простит. Но… Но я могу убить вас, князь Руффо. И это, по-моему, очень справедливо. Отомщу за всех, и за Дуче, и за себя. Будет что вспомнить в трибунале…
Договорить не успел – рядом взметнулась серая тень. Луч фонаря упал на грубую ткань балахона, высветив ребристый черный ствол, нацеленный прямо в грудь подесты. Призрак подступил ближе, дернул рукой…
– Тох-х!
Серая тень распласталась по булыжнику.
– Извините, перебил, – Алессандро Руффо ди Скалетта спрятал в карман «браунинг» 1906 года. – Так на чем мы остановились? Ах да, вы что-то говорили о трибунале…
13 Трансваль, Трансваль, страна моя, Ты вся горишь в огне! Под деревом развесистым Задумчив бур сидел.Под неслышную песню хорошо думалось. Мысли суетились где-то далеко, на самом краешке сознания, не мешая отдыхать. Почему бы и нет? До самого главного еще несколько минут, можно прислониться к холодному кирпичу, расслабить мышцы и просто смотреть вниз. Как недавно, в парижском предместье – и детстве, сидя на широком подоконнике. Колодец двора, куча угля в дальнем углу, шарманка, девочка в белом платье.
О чем тоскуешь, старина, Чего задумчив ты? Тоскую я по родине, И жаль родной земли.…Охрана только у ворот. Прожектора включили, но фасад не освещают. Из дому вышли двое, один в форме, другой в обычном костюме и шляпе. Никакой суеты, в небе пусто. К дому ведут два подъезда, правый и левый. Какой ближе к крыльцу? Левый. Первой остановится машина охраны, Сталина станут прикрывать со всех сторон и наверняка сверху. Однако не слишком низко, никакой диктатор не позволит «марсианам» летать над самой головой. Они ждут удара сверху – или со стороны, на бреющем. Будут ли смотреть на дом? Если и да, то в последнюю очередь. Значит, вверх, потом атака – и снова вверх…
Сынов всех девять у меня, Троих уж нет в живых. И за свободу борются Шесть юных остальных.Во время разведки он намекнул Цапле, что лучше всего атаковать в свободном падении, с выходом из пике у самой земли. Нет, с километра на цель точно не упасть, зато можно включить ранец прямо над крышей и устроиться за широкой белой трубой справа от входа. Слишком просто? А кто будет смотреть на трубу? Вот и в Париже на карниз не смотрели. Лишнее измерение – лишний шанс. И девочки в сером платье с маленькой сумочкой здесь нет.
– Она была в Пасси, Никодим! – шепнули за левым ухом. – И я подышала ей в темечко. Она не забудет, а потом я напомню ей еще раз, когда мы встретимся.
Лейхтвейс отмахнулся от Смерти, словно от надоедливой мухи. Не убил, значит жива!
– В темечко, – вновь прошелестела темнота. – В самое темечко. На ее глазах убили тех, кого она хорошо знала, может даже любила. Услышала выстрелы, обернулась, увидела… Кого увидела, Никодим? Ты уже улетел, быстрокрылый, зато я осталась. Вместе с ней, понимаешь?
– Потом пойму, – шевельнул он губами. – Сегодня – Сталин. Все остальное – не важно.
За воротами вспыхнул свет фар. Приехали! Сейчас откроют, сейчас въедут во двор.
А старший сын – старик седой Убит был на войне: Он без молитвы, без креста Зарыт в чужой земле…Жестокий, расчетливый и невероятно глупый… Услыхав, он очень удивился. Жестокий и расчетливый, ладно. Но глупый? Скольких тысяч мальчишек Сталин лишил отцов, но здесь его подстерегает только один – благородный разбойник Лейхтвейс. Когда-нибудь он расскажет об этой минуте Веронике Оршич. Пусть гордится своим учеником!
А младший сын, тринадцать лет, Просился на войну. Но я ответил: «Нет, нет, нет!» – Малютку не возьму.Ворота! Первый автомобиль уже во дворе, второй за ним. Бог ехал в пяти машинах… Термидор!.. Был Термидор – и нет его, весь вышел. Стоп! А кто будет после? Бонапарт? Снова Бурбоны? Одни – или вместе с интервентами? Двунадесять языков уже приходили, четырнадцать держав – тоже. Кто сейчас? Гитлер?
Кортеж на середине аллеи.
