– Спросишь, зачем все эти сложности? Подумай сам. Если бы мы похитили тебя с территории Рейха, то нарушили бы сразу кучу ваших законов. А теперь никаких претензий к нам быть не может, разве что за тебя заступятся итальянцы.
Лейхтвейс невольно кивнул. «Вермахт за вас ответственности не несет. В случае провала вас объявят дезертирами, самовольно покинувшими часть с оружием…»
– Но главное даже не это, парень.
Ее глаза внезапно оказались совсем близко, словно перед поцелуем.
– Ты – сотрудник Абвера. И теперь тебе уже никогда не поверят. Был в плену – значит, предал, аксиома разведки. Пути назад уже нет, Ко-лья!
Его настоящее имя словно разрубили пополам.
– И что теперь? – выдохнул он. – Пообещаете бочку варенья и корзину печенья?
Терять было нечего, и Николай Таубе заговорил на родном языке. «Военную тайну» Аркадия Гайдара он прочитал как раз накануне испанской командировки.
Девушка ответила не сразу, но тоже по-русски.
– Обрадё… обрадовались тёгда буршуины, запьисали поскорьее Мальчиша-Плохьиша в своё бур-шу-и-нство.
Коснулась пальцами его щеки и добавила уже по-немецки…
– Вот видишь как просто, Ко-лья! Раз – и заговорил. Не больно? В бур-шу-и-нство мы тебя записывать не станем, не заслужил еще. Все проще. Тебе девятнадцать, ты сильный красивый парень – и тебе совершенно не за что умирать. За родной Абвер? Или ты Квекс из Гитлерюгенда и мечтаешь отдать жизнь за фюрера? Это, знаешь, даже не смешно. А главную большевистскую военную тайну мы у тебя выпытывать не будем, ты ее, Ко-лья, не знаешь. Ты – не Мальчиш-Кибальчиш, ты сын красного командира Владимира Таубе, который стал работать на фашистов. Вот и все твое варенье с печеньем. Предать своих хозяев ты не можешь, потому что невозможно предать врага. Тебя твои же сдали, не забыл? А что из этого всего следует, подумай сам!
Ее лицо исчезло, голос стих. Лейхтвейс, едва сдерживая стон, привстал. Теперь он видел камень, большие грубо тесанные блоки, даже не покрытые штукатуркой. Пол тоже каменный, посредине – узкий железный лист, словно ковровая дорожка. Окон нет, в углу – умывальник из светлого металла и такая же сантехника. Что-то в увиденном было неправильно, но об этом можно поразмышлять и позже.
Поразмышлять… Подумать… Думать…
Рената стояла возле стальной двери, очень похожей на вход в бомбоубежище. На ней форма, но странная, незнакомая. Синяя пилотка, китель, черная юбка чуть ниже колен, петлицы тоже синие – чистые, без знаков различий.
И тут Лейхтвейс впервые удивился. Уйдет – и все? А если слегка задержать? Чего эта уверенная в себе девица совсем не ждет?
Он потер висок, смиряя бунтующую боль.
– А ты красивая, Рената. Знаешь, если бы не одна девушка, я бы в тебя, пожалуй, влюбился.
Смуглое лицо слегка дрогнуло, на малый миг, словно от порыва ветра.
– Выходит, я хуже?
Воспитанник Карла Ивановича еле сдержал улыбку. Раз – и заговорила. Не больно? И ответил от чистого сердца:
– Ты не хуже, Рената. Ты такая же крылатая, как и она. Но все приходит в свой час. Однажды нас выстроили на летном поле. Пять планеристов, пять мальчишек. Ранцы мы уже видели, и очень ждали первого полета. И появилась она… Собственно, и все, больше для счастья мне ничего не нужно.
Рената ничего не ответила. Взялась за стальной дверной рычаг, потянула на себя…
* * *– Есть потрошение, а есть допрос, – объяснил как-то куратор. – Первого никто из нас не выдержит. Начинать следует сразу, не теряя ни минуты. Сначала слова, чтобы ты растерялся и утратил веру, а потом боль – без перерыва, без малейшей паузы, до результата. Так работают профессионалы. Чиновники и просто любители делают одну и ту же ошибку – дают арестованному прийти в себя. А дальше начинается поединок. Некоторые думают, что главное – заставить человека заговорить. Тоже ошибка, разговор превращается в диалог. Следователь забывает, что он тоже человек.
– Как у Ницше, – рассудил Лейхтвейс. – «И если ты долго смотришь в бездну…»
– «…То бездна тоже смотрит в тебя», – подхватил Карл Иванович и улыбнулся, что случалось не слишком часто. – Ваши соотечественники все сформулировали в одной емкой фразе.
Николай Таубе кивнул:
– Помню. Не верь, не бойся, не проси.
* * *Во сне было небо, солнце и любимая девушка – совсем рядом, только протяни руку. Они летели над ослепительно-белыми облаками, похожими на несомые ветром паруса. Земля далеко, и о ней не хотелось думать.
Ладонь инструктора Вероники Оршич затянута в черную тяжелую перчатку, словно в латную рыцарскую рукавицу. Лейхтвейс понимал, что никогда не коснется ее пальцев, не скажет ничего, даже не намекнет. У синеглазой своя жизнь, такая красивая, как она сама, и в этой жизни ему, мальчишке-эмигранту, нет места. Но это почему-то не огорчало, напротив, придавало силы. Он тоже небесный рыцарь. Слова не нужны, если ты способен на большее. Вероника старше, умнее и опытнее, она – синь от небесной синевы. Но когда-нибудь они встретятся над облаками на равных.
Полет был бесконечен, словно жизнь. «Тебе совершенно не за что умирать…» Есть! Только умирать нельзя, он лишь в начале пути. Дон Кихот, странствующий идальго, вызвал на бой ветряную мельницу – и проиграл. Он, Лейхтвейс, проиграть просто не может, хотя у его мельницы крылья из острой стали.
Солнце светило ярко, небо казалось бездонным, и первый подвиг был еще впереди.
Он победит.
8– Призраки! Мертвецы! Ламии! – холеные ладони подесты плавно взметнулись к потолку. – Ужас и дикость! И в таком месте мне выпало служить Отчизне! В Риме не хотят понять, что здесь до сих пор царит самое настоящее Средневековье. Дорогой синьор Руффо! Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от тех, кто распространяет этот яд!..
Джузеппе Гамбаротта, тяжело шагнув к письменному столу, безошибочно извлек из стопки папок нужную.
– Сюда я складываю все подобные байки. Жаль, братьев Гримм уже нет в живых! К сожалению, все эти сказки про местную нежить далеко не безобидны. Человек исчезает, и дюжина свидетелей готовы подтвердить, что его
