– Не завезли? Ладно, аргентинец отменяется. Где моя комната? Радиоприемник, надеюсь, там есть?
* * *Поговорили через полчаса, когда принесли завтрак. Цапля успела привести себя в порядок и даже приодеться. Строгий серый костюм, белая рубашка, галстук-бант. Косметики ни грамма, зато волосы, как и у самого Лейхтвейса, поменяли цвет, став темно-каштановыми. Раньше не заметил – из-за шляпки.
Имя и все прочее тоже изменилось. Барбара Хильде, 23 года, переводчик. С какого именно языка, девушка уточнять не стала.
– Для тех, кто отвечает за «Куб», мы шифровальщики, – сообщила она, допивая вторую чашку кофе. – Только настоящие шифровальщики – на этаж ниже. Ламла тоже знает не все, ему намекнули, что будет испытана новая система радиопеленгации. Тип, между прочим, противный, ты заметил? Тритон какой-то!..
«Марсианин» решил не спорить. Барбара Хильде явно не в настроении.
– Не выспалась, – пояснила она. – Груз везли, понятно, как, дипломатический, при печатях и охране, но пришлось пободрствовать. На границе сунулись, хорошо, с нами советник посольства ехал. Русские сейчас очень нервничают, у них с британцами до разрыва дошло. Послов отозвали, представляешь?
Последние два дня Лейхтвейс газет не читал, поэтому лишь пожал плечами. У его соотечественников вечно все не слава богу. Сами создают трудности – и с успехом их преодолевают.
– А еще «красным» испанцам конец пришел, бои уже в центре Мадрида. И в самой Москве невесело, арест за арестом. Так что слежку за посольствами наверняка усилили.
Таубе вновь промолчал. Не его заботы. Главное – взлететь. Но уж больно тон у Цапли командирский, уши режет.
– А тебе обязательно нужен аргентинец?
Ответом был снисходительный взгляд.
– Ну, не планерист же! Я не просто так говорю, был у меня эпизод, вроде выпускного экзамена. Аргентинцы – они мачо, женщина для них – игрушка, кукла без мозгов. Но в этом есть и свои преимущества. Не принимают всерьез! Мой прямо по телефону о важных делах говорил, открытым текстом, хоть сразу в рапорт вставляй. А я лежу под одеялом, не шевелюсь, слушаю. Думал, наивный, что испанский не знаю.
Задумалась, вспоминая.
– Зато танцуют бесподобно. Тангейро! Только глаза глупые, бычьи. И пар из ноздрей.
Лейхтвейс покорно внимал. Начальница была в ударе.
– Через час жду твой доклад по работе. Готов?
Прежде чем ответить, он смерил костлявую взглядом. Вот ведь достанется кому-то! Но пока что расхлебывать ему. Пригорюнился, подпер щеку ладонью, да и запел. По-русски, понятно.
Сторож город сторожить, Видит, барыня лежить…Неле поморщилась.
– Дальше знаю, можешь не стараться. Даже припев помню: «Опа! Опа! Жарьенные рьяки!» Начальство у нас мудрое, Лейхтвейс. Я тебя на земле гоняю, ты меня – в небе. В результате – здоровая злость и плодотворное соперничество. Думаешь, меня не дергает от того, что ты так летаешь?
«Марсианин» взглянул виновато.
– А я еще и танго танцую.
* * *В двух чемоданах были ранцы, в третьем – оружие и снаряжение. Четвертый, самый легкий, набит бумагами, сверху – хорошо знакомый план Москвы. Все ожидаемо, однако, извлекая второй ранец, его собственный, Лейхтвейс почувствовал некую странность. «Прибор № 5» он изучил досконально, хоть с закрытыми глазами надевай. Спохватился. С закрытыми-то разницы нет, а вот если присмотреться…
Таблички!
Всего три, на каждой – одно-два слова. Возле креплений короткое «Нажать!», на тот случай если ранец отстегнуть требуется. Однако раньше было: «Drücken!», теперь иначе совсем: «Press!». На маленькой аптечке, что при поясе справа, вместо «Apotheke» – «Medicine». То же самое, только язык изменился.
Английский…
Отзыв послов – предпоследний шаг к войне. А до этого были английские самолеты над Баку, пожар на нефтепромыслах. Он тогда еще предположил, что не обошлось без «марсиан». Если бы таблички сняли вообще, это еще объяснимо – язык не светить…
Лейхтвейс прошел свою комнату, закрыл дверь, содрал с плеч пиджак и принялся искать этикетку. Таковой не нашлось, костюм явно шили, причем идеально угадав с размером. Рубашка немецкая, фирмы «Rebel». Все свое, из Рейха. Но ведь полетит он не в этом костюме! Комбинезон спрятан в третьем чемодане, на нем никаких меток нет. А что будет под комбинезоном? Майка – или теплое белье, в зависимости от погоды. Допустим, майка…
Рубашку снимать не стал, заглянул в чемодан, где лежала сменка. Вот и майка, такая же, как сейчас на нем. Очень хорошая, прочная, «100 % cotton».
Cotton…
Майку спрятал, белье проверять не стал. Ему, живому, летящему сквозь послушную синеву, все равно. А вот когда найдут разбившийся в кровавую кашу труп, изучать станут каждый осколок, каждую тряпочку. Мудрое начальство решило перестраховаться.
…Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…
Настроение испортилось напрочь. Кажется, его, Николая Владимировича Таубе, девятнадцати лет от роду, уже отпели и снарядили в последний путь. Рассказать напарнику? Надо, но не сейчас, лучше перед полетом, злее будет.
…С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень…
Итак, план работы.
* * *– Думаешь, за посольством следят и ночью? За теми, кто входит и выходит, возможно, но чтобы увидеть нас, надо посадить наблюдателей на крыши и дать им приборы ночного видения. У русских таких еще нет, они и у нас не слишком надежные. Я была на испытаниях. Фирма AEG, инфракрасный прожектор- осветитель и преобразователь с фотокатодом. Чтобы такое сделали здесь?
– Термос вспомни, Неле. Сделают! Или в Штатах купят. Рядом есть подходящая крыша – общежитие Института красной профессуры. В конце концов, посадят обычных наблюдателей с хорошей оптикой. Или необычных. Найдут парня с ярко выраженной ноктолопией, потренируют как следует.
– Мы с тобой параноики, Лейхтвейс. Представила картинку: ночь, крыши, а на них – сотрудники ГПУ, как химеры на Нотр-Даме. И в темноту смотрят…
– Почему бы и нет? Наблюдать придется только за несколькими посольствами – тех стран, у которых имеются ранцы. Но, допустим, сейчас еще не начали, однако как только заподозрят, среагируют мгновенно. В Кремле
