– Ну, может, и да…
Но Макаса не сводила с него сердитого взгляда.
– Ладно, нет.
Итак, они подождали. И еще подождали. И еще немного. Так прошла четверть часа.
– Это уже не пара минут, – заметил Арам.
Макаса вполне могла бы сказать: «Паршивец, я тоже голодна!» Но вместо этого сказала:
– Доставай свой блокнот.
«Блокнот! Ну конечно! Вот что поможет дотерпеть до конца!»
И это действительно помогло. Начав со Свирепого Утеса, Арам обратил внимание на множество деталей, которых не смог подметить прежде: во время битв и переговоров он успел запомнить только его невероятную величину, огромные рога, да огромные когти. Теперь же он видел, что Свирепый Утес покрыт густым бурым мехом с легким красноватым отливом с головы до пят, за исключением белоснежного брюха и белоснежной бороды. Лицо его, напротив, лишенное всякой растительности, пересекал наискось длинный рваный шрам, тянувшийся от правой брови к левому уголку рта. Рот йети был полон кривых зубов, уши – остры, а рога – сплошь покрыты тонкими поперечными кольцами, чем-то напоминавшими годичные кольца на срезе бревна.
Кроме Свирепого Утеса, вокруг было много других изумительных созданий, включая Сивет с Джаггалом и Каррион, помешивавшую острое варево. Страницы блокнота одна за другой заполнялись изображениями йети и гноллов. Увлекшись, Арам забыл и об усталости, и об отчаянном голоде – как и рассчитывала Макаса.
Он даже не сразу заметил, как Каррион наполнила «Дыханием дракона» миску, накрыла ее ломтями сыра из молока какого-то неведомого млекопитающего и протянула ему.
Он был так голоден, что едва не уронил блокнот прямо в огонь, однако заставил себя бережно завернуть драгоценную книжку в непромокаемую ткань и спрятать в карман, и только после этого жадно, даже не почувствовав вкуса, опорожнил первую миску и попросил добавки.
Каррион не обращала на него никакого внимания, пока не оделила всех остальных, но подала ему вторую миску за миг до того, как наполнить для себя первую.
– Не спеши, мальчик, – предостерегла она. – Это «Дыхание дракона».
Арам постарался есть медленнее. Отправив в рот ложку тушеного мяса, он принялся смаковать угощение. «Райская пища!» – подумал он. Да, островато, но и отец, и отчим любили острые блюда, и Араму было к ним не привыкать (по крайней мере, так он полагал до сих пор). Вдобавок, он был слишком голоден, чтобы действительно не спешить, и отправлял в рот ложку за ложкой, не замечая постепенного накопления эффекта секретной приправы Каррион.
Нет, он ничего особенного не замечал. Вообще не замечал. Пока вдруг не заметил! Рот будто огнем обожгло! Схватив флягу Талисса, Арам принялся жадно глотать воду, но от этого почему-то сделалось только хуже.
Глядя на него, Каррион, Сивет, Клок и Джаггал захохотали, точно гиены. Наконец Клок протянул ему печенье из кукурузной муки, сказав:
– Вода просто разнесет «Дыхание дракона» по всему рту Арама. Пусть Арам пожует печенье. Печенье впитает «Дыхание дракона». Потом Арам проглотит «Дыхание дракона». «Дыхание дракона» сделает Арама сильным!
Арам с благодарностью принял печенье и принялся жевать. Как и предсказывал Клок, жжение во рту унялось.
– Срррлптус, – сказал тем временем Мурчаль.
– Свирепый Утес, – поправила его Сивет.
– Срррлптус…
– Нет. Сви-репый… У-у… тес.
– Срррллп Утус. Срлп Утус.
– Уже лучше.
Джаггал тихо зарычал.
Почуяв назревающую беду, Клок поспешил попросить Арама показать Джаггалу и Сивет свою волшебную книжку. Усевшись среди трех гноллов, мальчик явил им волшебство на страницах блокнота. Вскоре громила и малышка-матриарх любовались собственным портретом.
Клок что-то шепнул на ухо Араму, и Арам, полистав блокнот, отыскал портрет Клекоти, матриарха стаи Лютохвостов.
– Это Клекоть! – сказал Клок.
– Клекоть? – переспросила Сивет, ткнув пальцем в страницу.
– Да! – ликующе воскликнул Клок.
– Клок – это Клок! – сказал Джаггал.
– Клок знает!
Все трое принялись вновь и вновь повторять: «Клек-Клок! Клек-Клок! Клек-Клок!» – и вскоре уже катались по земле в общем припадке истерического смеха.
Арам так и не понял, отчего гноллы находят такое примитивное созвучие таким невыносимо смешным. Однако от него не укрылось, что больше никто не называет Клока недомерком (и вовсе не оттого, что «недомерок» совсем не созвучно с «Клекоть»).
Успокоившись и отдышавшись, Джаггал взглянул на Клока с симпатией, вероятно, порожденной одновременно и общим смехом, и набитым брюхом, и новым союзом с йети, и ностальгией по их детской дружбе. Какой бы ни была причина, громила был готов к примирению.
– Клок – не недомерок, – сказал он. – Клок – это Клок. Пусть Клок вернется к Древолапам.
Сивет, не сводившая с Клока взгляда, каким Арам обычно смотрел на Дуань Фэнь, схватила Клока за лапу.
– Да, – сказала она. – Пусть Клок вернется к Древолапам!
Но, не успел Арам и подумать: «Я буду скучать по этому гноллу», – как Клок покачал головой.
– Клок рад быть Древолапом, – ответил он. – Клок был Древолапом всю жизнь. Но теперь место Клока – с Арамом.
С этими словами он высвободил лапу из лап Сивет.
– Клок, – вмешался Арам, – ты вполне можешь остаться здесь, со своим народом, если хочешь. Да, нам будет отчаянно не хватать тебя. Если ты думаешь, что ты в долгу передо мной, ты расплатился со всеми долгами сполна, мой… дрррг.
– Клок знает, что место Клока – с Арамом, – непреклонно ответил Клок.
Джаггал кивнул. Сивет вздохнула и тоже кивнула.
– Место Клока – с Арамом, – повторил Клок.
Глава одиннадцатая. Жуткая радость
Быть рассвет, и все они увидеть виверна Один Глаз высоко над головами. Кружить, плясать в воздух под утренний солнце с три свои детеныши. И если только Сокрытые не хотеть драться с четыре виверны, здесь быть не место, где смело можно задержаться.
– Вы быть не попасться ей на глаза, – прошипела Затра, остерегая огров, но, оглянувшись через плечо, тут же поняла, как нелеп этот приказ. Слепгар – громада ростом в три с половиной метра – мощно зевнул, лениво оглядываясь вокруг в поисках дерева, за которым смог бы спрятать свою огромную тушу. Остальных огров – Трогга, Карргу, Ро’кулла, Ро’джака, Гуз’лука и двуглавого Длинную Бороду и Короткую Бороду – тоже нетрудно было заметить. Конечно, если смотреть сверху.
Каррга, склонившись к Затре, шепнула то, что и без нее было ясно, как день:
– Прятаться – не
