– Я тоже из волков, – говорит она. – Как и моя сестра, как и моя мать, хотя и не носила волчьей шкуры давным-давно – с тех пор, когда тебя еще и на свете не было. И ты, девочка моя, тоже из волчьего племени. Теперь ты выросла, созрела для перемен, настало тебе время выбирать, каким волком стать. Жить ли в волчьей шкуре, или в человечьей коже, или то так, то этак, на манер твоей бабушки. Одно скажу: быть волком вовсе не зазорно, однако и нелегко.
Тетушка тянется к моему подбородку, поднимает мне голову, так, что деваться некуда – остается только смотреть ей прямо в глаза.
– Покопайся в себе. Вспомни, что чувствовала с тех пор, как начались краски. Вспомни, как все это время зудела кожа, вспомни, как челюсти ныли, будто больше всего на свете им хочется рвать и кусать. Вспомни, что чувствовала прошлой ночью, глядя на брюхо полной Луны в небесах, слыша, как твои братья поют ей хвалу, и поймешь: мы с твоей матерью говорим чистую правду.
С этим она отпускает меня, и я плюхаюсь на стул, крепко сцепив пальцы на коленях.
– Но как же я стану волком? Ведь волки меня ни разу в жизни не кусали!
Смех тетушки горше старого эля:
– Мужицкие суеверия!
– Ты – волк, потому что родилась волком, – вздыхает мамка. – Послушай, Рэйчел, мы все делаем не так.
– А ты что думала? Откуда нам знать, как это делается? Хранительницей всех преданий была мать. Это ее дело, не наше.
– Однако ее с нами больше нет! – говорит мамка, пристукнув кулаком по столу.
Братец в люльке снова начинает голосить.
– Храни нас Богиня, – бормочет мамка, поднимаясь утихомирить его.
Она возвращается с ним к столу, расстегивает лиф, пихает сосок в его разинутый рот, и он принимается сосать, да так, будто у нее в любой миг может иссякнуть молоко.
– А Джейкоб? – спрашиваю я. – Он тоже волк?
– Нет, – отвечает мамка. – Этот проказник – простой мальчишка с головы до пят. Вырастет, состарится, но так и не узнает о волках ничего, кроме того, что от них лучше держаться подальше.
– Совсем как отец? – негромко, с угрозой в голосе говорит тетушка.
– Брось эти разговоры! – рычит в ответ мать. – Не время!
Голос ее звучит утомленно, натянуто, однако в нем слышна сталь. Сижу тише мыши, кулаки стиснуты так, что ногти впились глубоко в ладони, а они яростно смотрят друг на дружку через стол. Теперь-то я вижу: вот он, волк, свернувшийся клубком в мамкиной груди, все эти годы дремавший за пухлыми щеками да милой улыбкой. Пока что он спит, и будить его мне вовсе неохота.
– Ну ладно, – в конце концов говорит тетушка. – Начнем сызнова. С самого начала.
Она объясняет все снова – о нашей семье, о волках и о волчьих секретах. Мать то и дело вставляет словечко, добавляя к ее объяснениям что-то свое, или объясняя то же самое по-другому, если видит мое недоумение, но больше просто сидит да нянчит братца, предоставив тетке излагать все по-своему. Я слушаю. Оказывается, большинство волков, выучившись менять облик, бегают в волчьем обличье почти всю жизнь, заводят семьи с лесными волками, никогда не знавшими человеческой кожи, и дикие братья относятся к ним, как к своим, никогда не охотятся на них, не гонят прочь, не гнушаются ими, не дерутся с ними из-за того, что они иной природы. Оказывается, если волчица в волчьем обличье понесет, ее щенки на всю жизнь останутся дикими волками, кто бы ни был их отцом, а если найдет себе мужа в облике женщины, его дети будут такими же, как он сам, как мой братец, которому никогда в жизни не ощутить зова волчьей крови в жилах.
А еще – если волчица изменит облик, будучи в тягости, то не родить ей ни щенков, ни младенца.
Только два волка в человечьей коже могут зачать дитя луны, и только если мать-волчица проведет все месяцы тягости в облике женщины, родится на свет новый волк, способный познать обе жизни в той полной (иль малой) мере, в какой только пожелает.
– Волки, подобные нам, – сказала тетушка, – встречаются очень редко.
Я повернулась к маме:
– Значит, мой папка – он тоже был волком? Как ты?
Мамка всегда говорила, что он был охотником. Она сказала, что в первую же зиму после моего рождения он попал в метель, простудился и умер. Теперь же она кивает.
– Да, он был волком и не мог выдержать на двух ногах от луны до луны. Потому-то он и ушел в леса, на волю.
Сердце в груди сжимается от резкой боли.
– Значит, он не захотел быть моим папкой?
– Он не хотел быть человеком, мужчиной, – поправляет мама. – Между этими двумя вещами огромная разница, хотя ты еще слишком мала, чтобы понять ее. Он очень любил тебя, девочка моя, и мог бы остаться с нами, стоило мне поднажать… но тогда мы оба не знали бы счастья. Я не шибко-то жаловала волчью шкуру, а он жить без нее не мог.
– Но, может, он еще жив? – спрашиваю я. – И я могу встретиться с ним в его волчьем обличье?
Мамка смотрит на тетушку. Та качает головой.
– Его не видать в лесах уже многие годы. Ни в наших, ни в лесах тех, с кем мы поддерживаем дружбу. Может, он жив, а может, и мертв, но ты, Красная Шапочка, вряд ли узнаешь ответ.
И отчего только так грустно на сердце? Я же всю жизнь росла без отца, а теперь всего-навсего выяснилось, что так оно будет и впредь. Какая, казалось бы, разница? И все же… и все же… похоже, одно дело – думать, будто папка умер вскоре после моего рождения, а вот знать, что он смылся и бросил меня – совсем другое. Может, он хоть прибегал иногда лунной ночью, чтоб заглянуть в окно да поглядеть на меня, спящую, без единой шерстинки на лице?
Может, жалел, что не в силах вернуть время назад и сделать другой выбор?
– Нынче ночью отправишься с Рэйчел, – говорит мамка. Я вздрагиваю, сообразив, что, кроме этого, она успела сказать еще целую уйму всякого. – Может, она и не помнит все предания бабушки от буквы до буквы, однако ее знаний хватит, чтоб дать тебе нужные наставления.
– Сегодня?
– Да. Сегодня последний восход полной луны, – с нетерпением говорит тетушка. – Побегаешь месяц со мной и моими собратьями. Посмотрим, каково тебе придется на четырех лапах.
Все это навалилось так быстро, что мыслям никак не поспеть за новостями.
– Но, мам, я думала, что со мной будешь ты…
– Я так давно не обращалась, что сама, скорее всего, позабыла, как это делается. Не говоря уж,
