– Не слушай мать, – говорит тетка. – Стоит освоить этот трюк, и его уже ничем не вышибешь из головы, как бы моль ни изъела твою шкуру.
– Может, оно и так, – отвечает мать, пряча под хмурой миной улыбку, – но не могу же я оставить на месяц малыша Джейкоба, верно?
Гляжу на младшего братца, спящего на ее груди. Его золотистые кудряшки так и сияют на солнце, и вдруг изнутри поднимается, вскипает, бурлит волна жара. Ни разу в жизни с мной не бывало такого! Если бы не он, мы могли бы уйти из этой дурацкой халупы втроем – мамка, тетушка и я, могли бы расхаживать в прекрасных серых шкурах, щеголять острыми клыками, сверкающими, точно сама Луна, гоняться друг за дружкой среди деревьев… Если бы только не этот писклявый щенок, не это жалкое создание, такое нежное, розовое, беспомощное, что я могла бы распороть ему брюхо легче, чем…
Тетка бьет меня по щеке. Рыча, оборачиваюсь к ней.
Тетка снова бьет по щеке – сильнее прежнего, хватает за подбородок; ее пальцы впиваются в плоть так, будто не остановятся, пока не проткнут ее до кости.
– И думать не смей! – рычит она. – Пусть Джейкоб не волк, однако он – твой брат, а мы никогда не трогаем родичей. Никогда. Еще раз оскалишь зубы на малыша – парой оплеух не отделаешься.
Она разжимает хватку, и я не могу сдержаться – реву так, что куда там братцу. Пытаюсь сказать мамке, что я не нарочно, что мне страсть как жаль, что я сама не знаю, откуда вдруг мог взяться этот убийственный жар, такой внезапный и неудержимый, но она попросту шикает на меня и стискивает мою руку.
– Тебе нужно пойти с Рэйчел, – говорит она. – Все это – из-за близости перемен, и если тянуть еще дольше, всем нам придется плохо. Ты можешь быть любым волком, каким захочешь, но вначале следует научиться волчьим обычаям, а этому лучше сестры не научит никто.
Я киваю, уткнувшись взглядом в стол. Не хочу смотреть на тетушку, не желаю, чтоб она видела стыд в моих глазах, не желаю видеть разочарование на ее лице.
– Ничего, ничего, Красная Шапочка, – говорит она, ероша мне волосы. – Волки не дуются друг на друга. Мы…
Внезапно она умолкает, повернувшись к двери, и я тоже слышу стук сапог по дорожке и скрип крыльца. Дверь отворяется, в дом входит отчим с топором в руке – и застывает на пороге, в немалом удивлении разинув рот.
– И сколько времени ты уже дома?! – орет он на меня. – Я же все утро искал тебя по лесу! А мамка-то чуть с ума не сошла от беспокойства, увидев утром пустую кровать!
Прежде, чем я успеваю сообразить, чего бы такого соврать, мамка встает со стула.
– Стефан, сейчас меня беспокоит одно: как бы твой жуткий ор не разбудил сына – мне только-только удалось его угомонить. А девочка вышла прогуляться с утра, теперь она дома, никакие опасности ей не грозят – чего еще нужно?
Она осторожно идет к люльке, укладывает младшего братца и возвращается, мимоходом погладив мужа по щеке.
Видя, что на мне до сих пор ночная рубашка, отчим мрачно щурится, усмехается и переводит взгляд на тетушку.
– А кто ж такова эта знатная леди, нежданно-негаданно почтившая наше скромное жилище своим присутствием?
– Ты еще не знаком с моей сестрой Рэйчел, – отвечает мать, поспешая вернуться к нему и встать рядом.
У тетки такое лицо, будто она вот-вот перегрызет ему глотку.
– Значит, сестра, – говорит отчим, обнимая мать за талию. – Значит, Рэйчел…
– Она на время возьмет дочь к себе. Чтоб мы немного побыли вдвоем.
– А кто тебе будет здесь помогать – по хозяйству, да с мальцом управляться?
Мамка смеется и легонько хлопает его по плечу.
– Ее не будет всего-то месяц. А я управлялась с ребенком одна и куда дольше – задолго до того, как поблизости появился один ворчун. Присядь-ка, а я накрою тебе обед.
Отчим крякает, отпускает мать и перехватывает топор обеими руками.
– Не время рассиживаться. И так полдня гонялся по лесу за девчонками, которые, оказывается, вовсе и не терялись.
Пока мать торопливо режет хлеб и мясо, приправляет их его любимым красным луком и кладет все в мешок вместе с бутылкой сидра, он стоит среди комнаты, водит ногтем по лезвию топора, и то и дело косится на тетушку, за весь разговор не проронившую ни слова.
Только после его ухода она поднимается из-за стола и подходит к мамке.
– И ты будешь терпеть этого человека в доме, зная, чья кровь на его руках?
– Это и его дом. И я уже сказала: не время сейчас об этом.
Тетушка молчит, словно бы изо всех сил сдерживая язык, только желваки играют на ее скулах. Мамка – та тоже молчит, но, когда я подхожу и беру ее за руку, стискивает мою руку в ответ так, что пальцам больно.
– Волки не трогают родичей, – говорю я тетушке.
Несмотря на все сомнения, голос звучит уверенно.
Она склоняет голову набок, кривит губы в мрачной улыбке, отворачивается от нас с мамкой и идет к двери.
– Смотри, Красная Шапочка, тебе нужно поспеть к бабушке до заката, – говорит она, задержавшись на пороге. – Сегодня у нас, волков, есть дело к луне.
Обеими руками поднимаю поданную теткой кружку воды и выпиваю все до дна в три огромных глотка.
– После этого очень захочется пить, – говорит она. – Особенно в первый раз. Мать тебе совсем ничего не сказала?
Пожимаю плечами.
– Она сказала, пускай я лучше явлюсь сюда с пустой головой, чем с головой, набитой второсортными воспоминаниями.
– Значит, у сестрицы еще остались какие-то крохи волчьего здравого смысла.
Огня не разводили, и в домике бабушки холодно. Поэтому тетка, хоть сама и разделась донага, тут же покрывшись гусиной кожей с головы до пят, позволяет мне накинуть на голые плечи плащ. Главное – не надевать ни капюшона, ни шапочки и не застегивать ворот, чтобы легко выскользнуть из-под плаща в волчьем облике. «Все остальное, – сказала тетушка, – либо запутается, либо треснет по швам, а у матери есть дела поприятнее, чем чинить за тобой одежду».
– Все выйдет само собой, – с улыбкой говорит тетушка, присаживаясь на корточки рядом. – Ты рождена для этого, Красная Шапочка. Ты – женщина, но в той же мере и волк. А теперь расскажи-ка мне, что говорят предания о луне? Своими словами. Нужно убедиться, что все это сохранилось в твоем котелке.
– Пока луна в полной силе, – начинаю я, – она позволяет нам выбирать облик, будь это мех или человечья кожа. Час ничего не значит, только днем обращаться труднее, и потому мне пока что лучше взывать к луне, когда она идет по небу, а
