Справа и слева от стола Мэри высились монолиты стеллажей, впереди, в другом конце зала, футах этак в ста шестидесяти, за стеклянной входной дверью бушевал снежный хаос, в котором лишь с огромным трудом, при помощи бинокля, заведенного Мэри специально для этой цели, можно было разглядеть яркий глянец мостовой. Время от времени сквозь снежную пелену по улице медленно, крадучись, проползали мимо огни фар. Автоматический счетчик на входе, ставивший в карточки посетителей штамп одобрения, непрестанно бормотал что-то себе под нос. Если кто-нибудь пытался выйти, не сдав книг, двери смыкались, точно челюсти из пуленепробиваемого стекла, и наотрез отказывались открываться.
Второй, третий и четвертый этажи тянулись галереями вдоль стен, оставляя в центре пустое пространство – там, в трехстах футах над головой, виднелась крыша. Лучи прожекторов освещали витражный купол с изображением орла, распростершего крылья на фоне аквамаринового неба. Иногда Мэри казалось, что под этими крыльями видны и птицы помельче – вьюрки, воробьи, славки, и раз в неделю она сыпала птичий корм на верхние полки стеллажей.
Однако сегодня наверху не было никого и ничего, кроме орла, снежного покрывала на стекле, да снежных хлопьев, падавших внутрь сквозь дыру в левом орлином глазу. Термометр показывал семьдесят пять[86], однако при мысли об этой черной дыре Мэри неизменно пробирала дрожь.
Тут размышления Мэри прервал звук отворившейся двери, всколыхнувший тишину волнами ряби.
Она подняла взгляд. Нет, дверь закрыта, в холле никого… Умостившись в кресле, она открыла книгу – «Иерусалимский покер» Эдварда Уитмора. В другой день она могла бы поиграть в покер с коллегами-библиотекарями, но сейчас все они были дома. Дежурить в одиночку Мэри вызвалась добровольно. Библиотека служила прекрасным убежищем после двух браков – лучше любого монастыря, хотя Мэри никогда не думала задержаться здесь на восемь лет, собиралась уйти, как только встанет на ноги. Однако порой скакавшие в голове мысли вырывались на волю, нарушая тайну тишины: «Мэри, Мэри, у нее все не так, как у людей, в цветнике ее не розы – сад ее давно засох; книги – книгами, но где же, где же ей найти покой?»[87] Странные мысли, загадочные, бессвязные. Одна от них польза: напоминали о прошлом. Например, о том, как она управляла ночным клубом, но клуб этот лопнул, канул в небытие, как и оба брака. С годами лица мужей потускнели в памяти, оба давным-давно превратились в фигурки из черточек, однако их тонкие, ломкие пальцы до сих пор были устремлены в ее сторону. «Это все ты, – говорили они, – это все ты виновата. Мы только хотели, как лучше…» Правда, на самом деле ничего подобного они не хотели. Поэтому теперь она развлекалась в обществе лорда Байрона и проводила отпуск с Дон Кихотом. Библиотекарша… Ходячий скоросшиватель… Очкастое пугало в глазах детей, неусыпный страж в глазах их родителей…
Вдруг дверь действительно распахнулась, впустив внутрь поток холодного воздуха. Мэри подняла взгляд. В холл вошла какая-то цветастая бесформенная клякса. Поправив очки, Мэри поднесла к глазам бинокль – и подняла брови. «О, вот это интересно! Очень интересно. Куда уж там птичкам…»
Вошедший оказался человеком, да не просто человеком – шутом. Расцветку колпака с бубенчиками, полосатого камзола из бархата и атласа и заплатанных панталон, по-видимому, выбирал страстный поклонник городского камуфляжа – буйно-красные граффити на цементно-сером и землисто-коричневом фоне с маслянистым отливом грязного стекла. Носы черных поношенных башмаков были задраны вверх, в сторону орлиного глаза. Мало этого – сам воздух на его пути менялся, вздымался волной… чистоты? Мэри никак не могла подобрать нужного слова. Бродяги на втором этаже пустились в пляс.
Теперь Мэри смогла разглядеть его лицо – волевой подбородок, румяные от мороза щеки, смягченные правильными, пропорциональными линиями носа. Взгляд странного человека скакал, прыгал по проходам, стойкам и полкам, как камешек по водной глади, губы застыли в неизменной нарисованной улыбке. Тело обладателя всех этих черт было крепким и жилистым. У Мэри защемило в груди, руки задрожали. Гипервентиляция… Сделав медленный, глубокий вдох, она попыталась расслабиться. Да. Ее поразила Пылкая Влюбленность.
Мэри Колхаун больше не верила в любовь с первого взгляда. Именно этим способом она подцепила обоих мужей. Нет, она не будет вешаться никому на шею. О какой сердечной близости может идти речь после мимолетного обмена взглядами в битком набитом зале? «Нет, впредь я буду умнее», – убеждала себя Мэри, совершенно добровольно и даже не без труда отрезая себе все пути к этому. Все, кроме одного – Пылкой Влюбленности, которая могла бы перерасти в любовь, или, что более вероятно, смениться легким пренебрежением. Жужжание советов бывших мужей грозило захлестнуть ее с головой, но она только отмахнулась от них. При виде этого нелепого шута в сердце, глубоко внутри, вновь затеплился огонек.
Странный человек подошел к столу. Мэри отложила бинокль, закрыла разинутый рот, сглотнула, сняла очки и улыбнулась.
– Чем могу помочь?
Он улыбнулся шире прежнего.
– Ну, мисс… Или миссис?
– Э… Мисс Мэри Колхаун.
– Мисс… Мэри Колхаун, меня зовут Седрик Зеленые Рукава[88] – профессиональный, понимаете ли, псевдоним. Я ищу своего лягушонка.
– Вашего… кого?
– Лягушонка.
– Вот как? – только и сумела сказать Мэри.
Смех Седрика Зеленые Рукава разогнал взлелеянную ею тишину.
– Да, – задорно ответил он. – Я работаю в… в Изумительном Цирке братьев Манго. Сейчас мы гастролируем по Большому Чикаго. Я развлекаю детей, а иногда и родителей, если им очень уж повезет. Мой, так сказать, дух-фамильяр – лягушонок. Довольно крупный – пяти футов в длину, четырех в ширину, и трех футов в холке. Сам отыскал этот экземпляр в джунглях Южной Америки. Встречается крайне редко. А уж как умен, как изворотлив, интриган этакий – чистый Макиавелли!
– Понятно, – вставила Мэри, просто затем, чтобы перевести дух.
Осознав, что заклеймила себя, как особу, отмахивающуюся от всего непонятного, как от досадной помехи, Мэри вздрогнула. Сердце никак не унималось, стучало, как бешеное, но куда деваться из собственной шкуры?
Бродяги на втором этаже танцевали, кружась в медленном ритме. Их тени, сбежавшие от хозяев через перила галереи, колыхались на полу первого этажа.
Сузив глаза, словно древний старик, Седрик взглянул наверх.
Накрепко стиснутые челюсти Мэри немного расслабились.
– Это бездомные, – объяснила она. – Я разрешаю им пользоваться камином на втором этаже, он электрический.
– Понятно, – кивнул Седрик. – И да воспляшут избранные.
Мэри могла бы поклясться: в его глазах мелькнули отблески пламени.
– Что вы хотите сказать? – спросила она.
– Нет, ничего особенного.
Пламя, если только оно ей не привиделось, исчезло.
– В общем, ехали мы мимо на
