Пинком отбрасываю королевские тряпки.
– Теперь ты, – говорю я, срывая корону с ее головы.
Мать мешает в котле, как будто на свете не существует ничего, кроме этой еды – ни нас, детей, кувыркающихся и дерущихся на полу, ни мужчин, беседующих за чаем, сидя вокруг стола. Вкусно пахнет горячим хлебом, тушеным мясом и луком.
Наш мирок мал. Мужчины говорят о большом, внешнем мире, но ведь они ничего не знают о нем. Знают горы, знают коз, но на свете столько того, чего они никогда не видали и не могут даже вообразить!
Принимаю душ. Смываю кровь и запахи принцессы – и тот, что из бутылочки, и более естественные: запах ее страха сверху и запах сорванного мною (точнее, вырванного с корнем) цветка снизу. Глотаю струйки воды, взбиваю на голове огромную шапку пены, намыливаю и яростно отскребаю мочалкой все остальное. Смогу ли я когда-нибудь снова стать чистым? А если и смогу, что потом? Что остается после того, как ты стал королем и так обошелся со своей королевой? Я мог бы убить ее, верно? Убить и царствовать в одиночку, никогда не чувствуя на себе ее испуганного обвиняющего взгляда. Мне это вполне по силам – ведь у меня есть волшебные псы. Я могу сделать все, что захочу. (Намыливаю свои грешные мужские причиндалы. Такое чувство, что и они осквернены, хотя она и была моей женой, и до меня ее не коснулся ни один мужчина – по крайней мере, так она твердила, охваченная ужасом.)
Долго ополаскиваюь, выключаю шипящую воду, вытираюсь насухо и выхожу в спальню. Здесь одеваюсь в чистое – в несколько слоев, и гортекс сверху. В карманы куртки сую лыжную шапочку, перчатки и пистолет – пусть отец убедится, что мои рассказы правдивы. Иду в свой кабинет, которым никогда не пользовался, достаю из ящика стола документы, бумаги об увольнении со службы – все, что осталось от прежней жизни, все, что осталось от меня.
Моя девушка, моя жена лежит на испачканном кровью диване – в обмороке, или спит в последней из тех бесстыдных поз, которые я ее заставлял принимать. В эту минуту на ее лице больше нет страха. Отшвыриваю в сторону кружевные клочья свадебного платья и накидываю на нее одеяло, оставив снаружи только лицо. Мне вовсе не обязательно было делать все это. Я мог бы обойтись с ней ласково, и вышел бы у нас брак чин по чину, и царствовали бы мы вместе, любя и уважая друг друга, правили бы своим народом с тремя огромными собаками за спиной. Могли бы покончить с войной и привести в порядок свою страну, могли бы сделать все, что захотим… Помнишь тот аромат нежных духов из бутылочки, не смешанный ни с чем другим? Помнишь ее лицо без единой отметины, помнишь, как она радовалась всего час назад, когда вы стали мужем и женой?
Встаю и отворачиваюсь от всего, что сделал с ней. Бесформенная груда шерсти в углу поднимается, превращаясь в тощего серого пса, белого волкодава и пса-дракона в пылающей, искристой шкуре, с глазами, сверкающими с золотой маски морды, точно фейерверки.
– Хочу, чтоб вы сделали для меня кое-что напоследок, – говорю я им, натягивая шапочку.
Собаки вращают глазами, обдают меня волной запахов.
Нагибаюсь, вкладываю розовый «Bic» в руку принцессы. От этого она вздрагивает всем телом, заставив вздрогнуть и меня, но не просыпается.
Чувствуя, как стучит сердце в груди, надеваю перчатки.
– Доставьте меня в деревню, к родным, – говорю я псам. – Плевать, кто из вас – отнесите меня туда.
Кто бы из псов это ни был, он необычайно силен, но даже не думает причинить мне вреда.
Внизу, подо мной, вся страна: вон там идет война, а вон горы, а там, позади, уносится вдаль большой город. Какой-то миг я могу видеть, как псам удается путешествовать с такой быстротой: сами мгновения расступаются перед ними, уступают дорогу, сжимаются, растягиваются, как того требуется псу, и он летит, несется сквозь безвременье.
И вот я бреду, спотыкаясь в глубоком снегу, вдоль россыпи огромных заснеженных валунов. С юга над головой сквозь пелену снега проступают очертания Плосконосого Пика, а с севера темнеет Великий Дождь. Их склоны смыкаются впереди – там перевал, ведущий к дому.
Все волшебство исчезает с коротким, резким свистом шальной пули. Миг – и огромный пес исчезает, унося с собой и тепло, и даже запах. Свет ослепительных глаз больше не озаряет горные склоны. Мое нутро, мой хребет больше не трепещут от чувства собственного могущества или опасности. Я снова здесь – там, где представлял себя под обстрелом, среди огня, крови и смерти. Снег будто ножом полосует щеки, каменистая тропа исчезает впереди во вьюге, ветер коварен, хитер – так и норовит прикончить меня, сбросив вниз. Опасно, но это не буйная, слепая, неодолимая, как воля Господа, опасность войны. Чтобы остаться в живых, нужна самая малость: целиком, и умом и телом, сосредоточиться на ходьбе. Я помню этот шаг и погружаюсь в него с головой.
Война, столичный город, принцесса, все технологии и деньги, что я имел, все люди, которых когда-либо знал – все это превращается в давний сон, а я иду вперед, вверх, споря с обледенелыми скалами и с непогодой.
– Я буду рада встретиться с ними, – говорит она в этом сне, во сне о последней ночи нашей любви.
Она сидит рядом, обняв поджатые к подбородку колени, и больше не улыбается – наверное, слишком устала для веселья или притворства.
– Я слишком уж много говорю о себе, – виновато отвечаю я.
– Но тосковать по родине – это же так естественно, – степенно, уверенно говорит она.
Одолеваю последний, самый узкий отрезок тропы. В пещере, за загородкой, козы. Завидев человека, почуяв запах внешнего мира, запах мыла и новой одежды, они затевают давку, поднимают шум.
В стене рядом с загоном окно. Ставни раздвигаются в стороны, за окном мелькает лицо, слышится крик. Дверь с грохотом распахивается, из дому, обгоняя споткнувшегося от удивления отца, выбегает мать, а за ней братья с сестрами. На порог выходит дед, младшие сестренки обхватывают меня с двух сторон, родители, смеясь и плача, бросаются ко мне. Как тут устоишь на ногах? Мы падаем. Снег мягко подхватывает нас. Козы в загоне толкаются, блеют от возбуждения, стучат рогами в ограду.
Ладони матери крепко сжимают щеки.
– Нужно же было прислать весточку! – кричит она, перекрывая лавину вопросов. – Я бы приготовила такой пир!
– Я не знал, что приеду! – кричу я в ответ. – До самой последней минуты! Не было времени сообщить!
– Идем! Идем в дом! Выпьешь
