Вечер выдался холодным, и королева поплотнее закуталась в синюю бархатную накидку. Полная луна над ее головой тоже куталась в накидку из серых туч. В ее лучах королева спустилась с террасы вниз, прошла мимо топиаров[45], устроенных самим Радомиром Четвертым – самшитовых лебедей, плывущих по травяному пруду, самшитового оленя, спасающегося от своры давненько не стриженных самшитовых гончих. Накидка была не слишком-то теплой, и королева дрожала от холода, но продолжала идти через розовый сад, среди голых колючих кустов – слишком уж ей не хотелось возвращаться в замок и снова видеть гостей.
Так королева дошла до крокетной площадки. Сразу за ней начинался окружавший Карелштадт лес (во время турниров среди министров и придворных дам в его зарослях постоянно терялись крокетные шары). Внезапно совсем рядом раздался смех. Королева испуганно огляделась.
– Кто здесь? – спросила она.
Никто не ответил. Но под ореховым деревом, покрывавшимся множеством белых цветов по весне, стояла корзина. Королева опустилась возле нее на колени, хотя иней на траве мог бы оставить пятна на ее платье еще вернее, чем слезы, и увидела ребенка. Он был так мал, что смех, напугавший королеву, вполне мог оказаться первым в его жизни, и, лежа в корзине, махал кулачком – то ли луне в небесах, то ли королеве, чье лицо белело во мраке, словно вторая луна.
Королева вынула младенца из корзины. Безусловно, он замерз, оставленный в лесу в такую ночь, когда в Сильвании еще царит зима. И, безусловно, тот, кто оставил его здесь, детей не заслуживал. Взяв завернутого в одеяльце младенца на руки, она отнесла его – через крокетную площадку, через розовый сад, мимо самшитовых лебедей и самшитового оленя, вверх по ступеням террасы – во дворец.
– Но у девочки, безусловно, есть мать, – сказал король. – Маргарета, я знаю, как тебе тяжело, но не можем же мы так просто взять да оставить ее себе.
– Будь добр, пошли гофмейстера за пеленками, – ответила королева. – И вели графине Агате подогреть бутылочку.
– Придется дать объявление в «Карелштадт Газетт». А когда ее мать откликнется, девочку придется вернуть.
– Взгляни, – сказала королева, поднося ребенка к окну: повар разбросал по террасе хлебные крошки, и к ним слетелась стая голубей. – Взгляни: здесь, в уголке ее одеяльца, вышивка. «Люсинда»… должно быть, это ее имя.
На объявление в «Карелштадт Газетт» никто не откликнулся, хотя его печатали каждый день четыре недели кряду – с подробным описанием девочки и с указанием места, где она была найдена. Отправившись же взглянуть на ореховое дерево лично, король не нашел поблизости никого и ничего. Исчезла даже корзина.
Принцесса Люсинда росла самой обычной девочкой. Любила читать книги, только не те, какие положено любить принцессам, а книги про аэропланы, про скалолазанье и про птиц. Любила она и играть в куклы – при условии, что для них можно делать парашюты и бросать их вниз с веток орехового дерева. Королева опасалась, что в один прекрасный день Люсинда упадет, но никак не могла запретить ей лазать по деревьям, крошить на подоконник хлеб для голубей и бросать из дворцовых окон самые разные предметы (включая и королевский скипетр), чтобы посмотреть, не полетят ли.
Еще Люсинде нравилась дочь садовника, Бертила, которая тоже умела лазать по деревьям, хоть и не так хорошо, как принцесса. Не нравились ей приемы при дворе, официальные наряды, узкие туфли, а особенно Яромила – ее камеристка, дочь графини Агаты.
Но было в принцессе Люсинде и кое-что необычное. Ее темно-русые волосы отливали серебром, а летом так выцветали, что казались чисто серебряными. А еще принцесса ходила во сне. Но, когда доктор заметил, что это случается лишь в лунные ночи, королева приказала навесить на окна Люсинды ставни, и больше лунный свет в ее комнату не проникал.
В честь шестнадцатилетия принцессы королева задумала устроить праздник. Конечно, точного дня рождения принцессы она не знала, и потому просто выбрала летний день, когда розы будут в самом цвету, а гости смогут курить на террасе.
На праздник были приглашены все важные персоны Сильвании, начиная с премьер-министра и заканчивая учителем французского из Начальной Школы (образование считалось в Сильвании делом чрезвычайной важности, и король Карел не раз говорил, что именно образование послужит залогом успеха Сильвании в грядущем столетии). Для праздника был нанят оркестр – самый модный в Праге в ту зиму, хоть королева и призналась гофмейстеру, что не понимает современной музыки. А еще домой вернулся на каникулы из Оксфорда принц Радомир.
– Их непременно нужно обручить, – сказала королева за завтраком. – Посмотрите, какая они чудесная пара. И как уже успели подружиться!
Принцесса Люсинда и принц Радомир прогуливались по террасе под окнами малой столовой. Знай королева, что они обсуждают двигатели аэропланов, возможно, у нее поубавилось бы оптимизма.
– Кроме этого, она ведь станет королевой.
С этими словами королева устремила взгляд на короля и подняла брови.
– Ну, Маргарета, тут уж мне ничего не поделать, – ответил король Карел, нервно гоняя вилкой по тарелке кусочек омлета. – Когда сам Папа короновал первого короля Карела, он издал указ, гласящий, что трон должен переходить только к наследнику мужского пола.
– Тогда самое время предоставить женщинам избирательные права, – сказала королева, сделав глоток кофе.
Обычно на этом все споры заканчивались: королю Карелу тут же представлялись суфражистки, со звоном вламывающиеся в окна замка и украшающие портреты Радомира Четвертого и его королевы Ольги лозунгами «Право голоса женщинам!».
– Но как он может тебе не нравиться? – несколько позже спросила Бертила, сидя рядом с Люсиндой в траве под ореховым деревом.
– О, он мне очень даже нравится, – ответила Люсинда. – Но замуж за него я не хочу. И королева из меня выйдет просто ужасная. Видела бы ты меня вчера, во время всех этих речей. Туфли так жали, что я постоянно переминалась с ноги на ногу, а матушка то и дело поднимала на меня брови. Ты и не знаешь, как это страшно – когда она так поднимает брови. От этого кажется, будто я вот-вот отправлюсь в темницу на всю оставшуюся жизнь. Не хочу я выстаивать часами на этих церемониях, пожимая руки послам и слушая речи, пусть даже все они – в мою честь. Я хочу…
Чего же она хотела? Вот в этом-то и была вся загвоздка. Этого она и сама не знала.
– Но он такой симпатичный, с такими длинными ресницами… И ты сама знаешь, как он умен.
Бертила легла на траву и устремила взгляд в листву орехового дерева.
– Вот ты и выходи за него замуж. Нет, честно: просто не понимаю, что на тебя вдруг нашло. Так
