Королева никогда в жизни не могла позволить себе предпринять хоть что-нибудь, не обдумав последствий, и потому так и не поняла, как ей хватило храбрости без размышлений извернуться, выброситься из кресла и упасть рядом с нищенкой, ударившись оземь с такой силой, что на миг у нее перехватило дух. Несколько долгих минут обе недвижно лежали бок о бок, затем королева кое-как ухитрилась сесть и положила покрытую синяками голову бедняги к себе на бедро.
Тут нищенка открыла глаза, и только теперь королеве сделалось ясно, насколько она стара. Нет, дело было не в незамеченных прежде морщинах, и не в отсутствии еще пары зубов, и даже не в волосах, словно бы поседевших и истончившихся за одну ночь. Страшнее всего были древняя скорбь, жгучая ярость и непомерная усталость, лежавшие на ее лице одна над другой, будто геологические пласты. Слова заскрежетали в ее горле, как камни, но королева расслышала их все до одного.
– Путь до холмов долог, – сказала она. – Но вот здесь, в холмах, ему и конец.
– Вздор, – уверенно (ах, как ей хотелось бы ощутить эту уверенность на самом деле!) сказала королева. – Там, в какой-то миле впереди, деревня – ты сама говорила об этом только вчера. Мы легко можем добраться до нее и там отдохнуть, пока тебе не станет лучше. Теперь полежи, а я подожду, сколько нужно, пока мы не будем готовы идти. – Взяв нищенку за руки, королева прижала ее ладони к груди. – Ты только отдохни, дорогая моя.
Но нищенка с улыбкой покачала головой, и в первый раз в ее улыбке не было ни насмешки, ни злости – одна лишь странная грусть.
– Дальше я не пойду. Путь был слишком долог… дольше, чем ты думаешь.
Она закашлялась, сплюнула, и королева вытерла ей губы рваным рукавом.
– Ты королева, – сказала нищенка.
Прежде она ни разу не произнесла этого слова.
Королева попыталась улыбнуться. Теперь и ее горло болело все сильней и сильней.
– Должно быть, ты узнала об этом в первый же день. Ведь я была такой скверной нищенкой…
Нищенка приподняла голову с коленей королевы. Глаза ее горели на пепельно-сером лице, словно угли.
– Много раньше, – сказала она. – А муж твой был королем.
– Да, – шепнула в ответ королева. – Пока не пришел его срок. Пока не пришло его время уйти. Отправиться в скитания, как я.
Последних слов она не смогла расслышать и сама.
А голос нищенки обрел силу, зазвучал жестче:
– Он был охотником. Великим охотником. И убил оленя, помнишь?
Королева наморщила лоб и вновь попыталась выжать из себя улыбку.
– Он очень любил охоту. Я еще говорила, что он любит охоту больше, чем меня. А он целовал меня и отвечал: «Вовсе нет, сердце мое… вовсе нет». Но он убил так много оленей, что… Прости.
– Этого оленя ты помнишь, – возразила нищенка. – Огромный, рыжий, рога ветвистые, будто лес… будто сад… Он был убит накануне вашей свадьбы.
Выпустив пальцы нищенки, слегка согревшиеся на груди, королева прижала ладони к губам.
– Жертвоприношение… Муж накормил мясом этого великолепного зверя целую деревню. И сказал, что это жертва богам, чтобы мы всегда были счастливы вместе. И мы были счастливы – были счастливы, даже когда…
– Тот олень был моим мужем, – тихо, бесстрастно сказала нищенка. – Муж был оборотнем, настоящим мастером, но никогда не использовал свой дар кому-либо во вред. Ему просто нравилось порой побыть зверем, птицей или рыбой – лисом, выдрой, филином, лососем. Но олень…
Теперь она сама схватила королеву за запястья, да с такой силой, что королева тихо ахнула от боли.
– Олень был его любимым обликом. Олень удавался ему лучше всех остальных. Он всю жизнь хотел, чтобы я тоже превратилась в олениху, чтоб вместе убежать в чащу леса, и, может… и, может, больше не возвращаться. Но я так и не сумела, как ни старалась. Для такого я была слаба – слишком слаба в ведовстве.
Охваченная ужасом, королева едва не отпрянула от нее, но тут же поняла, что, если отодвинется, голова и плечи нищенки снова окажутся на сырой земле, и велела себе сидеть смирно, хотя все тело и рвалось прочь.
– Прости, – сказала она. – Муж никогда… никогда бы… если бы он только знал. Если бы он только знал…
– Да, – откликнулась нищенка, казалось, даже не слышавшая ее. – В тот день сердце оставило меня. Уползло от меня и умерло, и пустоту в груди смогла заполнить одна только жажда мести. Твой муж отнял у меня моего, и я отняла бы его у тебя в тот же день, если бы смогла. Но и на это моих ведьминских сил было мало… – Ее голос зазвучал тише, перешел в горький, отчаянный шепот. – Тогда… хотя бы отнять у него тебя… лучшее из оставшегося…
Внезапно на королеву снизошла странная безмятежность, безмерно далекая от гнева и страха, и даже от той утраты, с которой она прожила полжизни.
– Ноги, – негромко сказала она. – Бедная, так это ты прокляла меня…
Она откинула с лица нищенки пряди спутанных грязных волос.
– Но всему есть цена, – прошептала нищенка. – За все, что берешь, нужно платить… – Глаза ее смотрели в неведомую даль, и голос звучал, словно где-то вдали, но королева явственно слышала каждое слово. – Стоило мне проклясть тебя, и я потеряла силу… всю, без остатка. Мой чудный невеликий дар… покинул меня навсегда. – В ее внезапном хриплом смехе послышалось бульканье крови. – Проклятья обходятся дорого. С тех пор нищенствую, в точности, как ты… и никакой радости от мести, хоть бы на день, хоть на час…
Нищенка заплакала – неуверенно, без слез, словно давно разучилась плакать. Этого королева вынести не смогла. Едва ли не против собственной воли она обняла нищенку, прижала ее к себе и забормотала:
– Тише, тише, успокойся, прошу тебя! Ты вовсе не причинила мне вреда – да и как это было возможно? Я не лишилась ничего важного, а вот ты… ты потеряла все, и мне так жаль! Прошу тебя, пожалуйста, прости моего мужа! Он не знал…
Но жуткий сухой плач продолжался, сотрясая все тело королевы в той же мере, в какой и изможденное тело нищенки, покоившееся у нее на руках, словно ребенок, которого она так никогда и не родила. В отчаяньи королева воскликнула:
– Я прощаю тебя! Если ты только согласна простить моего мужа, я прощаю тебя – прощаю за все и от всей души!
Ее слова тут же перешли в крик: ноги начали оживать, а вместе с этим явилась и боль, да такая, какой королеве не доводилось испытывать никогда в жизни! Мучительная боль, зародившись в ступнях, давным-давно не знавших обуви, поползла вверх, и королева закричала:
– Прекрати
