Имея собственных сыновей, Виктория сказала бы, что этому мальчишке не более шестнадцати.
– Ты же совсем ребенок, – сказала она, удивленно глядя на него. – Кто ты? Где твой пристойный костюм? И как ты здесь оказался?
Слегка ошеломленный, Мерлин взглянул маленькой женщине в черном прямо в глаза, чего не делал никто после смерти Альберта.
– Я – Мерлин, – отвечал он, – камбион, рожденный Гвендид от Альберканикса. Я был учеником Галапаса, Отшельника из Хрустальной пещеры, сварливого старого деспота. Однажды утром, повторяя заклинания, я почувствовал зов Генриха Десятого, короля Британии. И как раз творил великое колдовство над его придворными, когда ты призвала меня сюда.
Он опустил взгляд и оглядел свои мягкие одежды и башмаки, до сих пор приводившие его в замешательство.
– А это – ливрея Генриха Десятого, – смущенно пояснил он.
Когда юный волшебник прибыл в 2159 год, король Генрих глянул на него поверх бокала и сказал:
– Не то, чего я ожидал. Просто полюбопытствовал, вправду ли колдовство с этого древнего пергамента действует. И мне, и всем остальным так нужна хоть какая-то память о древних тайнах королевской власти! Не мог бы ты превратить парочку спецов по рекламе в мышей? Может, хоть это внушило бы им должное почтение ко мне и к монархии, доживающей последние дни.
Только теперь Виктория узнала в смущенном голенастом парнишке того мужчину, с которым встречалась прежде. Ей сделалось ясно: король Артур и Бадонская клятва для него – дело не столь уж близкого будущего, а пока он даже не понимает, что с ним произошло. А еще ей пришло в голову, что дитя демона и принцессы, постригшейся в монахини, может чувствовать себя таким же одиноким и всеми покинутым, как и она сама.
– Твое платье просто никуда не годится, – сказала она.
Тут Мерлин обнаружил, что, в отличие от короля Генриха, к этой царственной персоне относятся с величайшим уважением. Слуги повиновались каждому ее слову, а некоторые придворные даже побаивались.
Королева велела доверенному лакею и одному из конюших одеть незнакомца в костюмы, из которых выросли ее сыновья. Бесчисленные пуговицы и крючки, колкая фланель и жесткие башмаки Мерлину ничуть не понравились.
Виктория выдала его за приезжего дальнего родственника.
– Кузен из Ангальт-Латвии.
Волшебник вспомнил короля Генриха – тот так наливался странными снадобьями и напитками, что не всегда мог припомнить, кто Мерлин такой и откуда.
Юноша изо всех сил старался не показывать, насколько удивлен волшебством этого двора – светом, загорающимся и гаснущим по мановению руки; холодным воздухом, исходящим прямо из стен и навевавшем прохладу, хотя снаружи неизменно было жарко; незримыми музыкантами, стучавшими в барабаны, игравшими на всевозможных арфах и певшими без устали день и ночь.
А свита короля была настолько потрясена заклинаниями Мерлина, при помощи коих он мог становиться невидимым или превращать их в лягушек, а затем обратно в придворных, что потеряла всякий интерес к своему монарху и сгрудилась вокруг юноши.
Его убедили избавиться от грубых одежд и дали взамен кучу шорт, футболок и мягких башмаков, как у всех жителей королевства. Никогда прежде он не носил этаких одеяний для ног и не видал такой легкой ткани!
Точно зная лишь то, что ему вовсе не хочется возвращаться в Хрустальную пещеру к Отшельнику, он провел при дворе 2159 года немало чудесных дней и полных света ночей.
Все в один голос говорили, что с появлением этого странного родственника Виктория заметно оживилась. Они часто гуляли вдвоем, и он показывал ей русалок, катавшихся верхом на волнах утренних приливов, и эльфов, плясавших в лунных лучах. Он превращал ее мопса в ученого медведя, а после возвращал ему прежний вид.
Мерлин никак не мог постичь этого мира – мира, где все дворцы и замки выглядели абсолютно беззащитными, руины с самого начала строились в виде руин, а королевские рыцари были совсем не похожи на воинов – никто из них не отличался выбитым глазом, никто не щеголял разрубленным носом.
Во время прогулок Виктория не раз рассказывала, что хочет создать двор, исполненный искусства и поэзии, как у короля Артура в Камелоте. К ее удивлению, он не понял из этих рассказов ни слова. Тогда она поведала ему то немногое, что узнала с годами о Бадонской клятве и королевстве Артура. Юный маг был в восторге.
Однажды она заставила Мерлина высидеть концерт камерной музыки, а после сказала, что это «мелодии восхитительного герра Мендельсона, которые можно слушать вечно». В ответ он рассказал о незримых музыкантах, играющих день и ночь при дворе Генриха Десятого.
Он мог бы рассказать о будущем королевства и больше, но из уважения и даже из любви к королеве предпочел не распространяться о ее потомке. Ни словом не обмолвился о короле Генрихе в фальшивой короне, в фальшивых доспехах, с фальшивым палашом, пьющем «Английский Королевский Эль» из фальшивого бараньего рога и всем своим видом выражающем одобрение. Ни словом не обмолвился, как, отведав этот эль, нашел его таким гнусным, что тут же выплюнул. Когда с этой «дегустацией» было покончено, король обернулся и увидел возмущение на лице юноши.
– Понимаешь, я ведь последний, – сказал он. – Я сохранен в таком множестве разных форматов, что новые короли рекламщикам ни к чему. Детей, насколько я знаю, у меня нет, наследовать мне никто не желает… Прости, что показал тебе все это…
И тут король заплакал горькими пьяными слезами.
Мерлин поспешил уйти. Он быстрым шагом вошел в зал, где на экране крутились величайшие рекламные кадры Его Величества, и, сам не зная, куда направляется, двинулся к двери, ведущей наружу, на раскаленные от жары улицы.
Кое-кто из придворных пытался его задержать, но простенькие чары заставили их застыть на месте. В этот-то миг волшебства он и почувствовал спасительный зов Виктории.
За это, и за ее рассказы он будет благодарен ей всю жизнь. Однако он был юным, мужчиной, да вдобавок волшебником, а при дворе королевы служило столько молодых дам… В результате он пережил немало приятных рандеву в чулане для простыней с ученицей смотрительницы королевского гардероба и куда более неспешное знакомство с одной из юных фрейлин в ее покоях.
Даже заклинания, лишающие случайных свидетелей памяти, не в силах без следа развеять слухи. Но королева наотрез отказывалась выслушивать сплетни о нем.
Однако ей было ясно: удерживать его столь же противоестественно, как сажать в клетку дикого зверя, и королева велела сшить кое-какие одежды. Однажды Мерлин, вернувшись
