Попытки Рахимова разыгрывать национальную карту — привели к тому, что в республике расплодились мусульмане, причём радикальные. К ним шли те, кому в рахимовской системе координат не оставалось места — русские, татары, «неполноценные» башкиры. Причину этого в нескольких словах выразил один имам: Аллаху все равно, какой ты национальности. В исламе — национализм запрещён под страхом смерти, а прикладной национализм Рахимова в многонациональной республике — всех порядком подзадолбал.
В конце концов, от отца и сына Рахимовых (а Урал Рахимов ко всему прочему был ещё и… под цвет неба, короче, о чем в республике многие знали) избавились, пригласив в республику Рустема Хамитова, топ-менеджера башкирского происхождения. Однако, за время рахимовщины — в республике уже сложились устойчивые кланы и стаи, остались структуры, которым выгодно было использовать национальный вопрос, остались устойчивые группы молодёжи, их спонсоры и те, кто их покрывал в системе МВД и ФСБ. Против Хамитова — мгновенно объединились кланы, сознательно нагнетая обстановку в республике. Пока федеральный центр был силён — ситуацию удавалось держать в рамках. Но как только хватка ослабла — в республике начался передел. Ставка у всех была разная — кому-то хотелось, чтобы уфимский НПЗ снова оказался в руках региональной элиты, а кому-то — хотелось, чтобы снова разрешили торговать с ларьков в городе. Но все это — завершилось дикими и явно спровоцированными беспорядками.
И самое страшное — все это происходило в Уфе, Уфе, которую я знал и любил. Уфе, которая строилась даже в девяностые[42], Уфе с её автовокзалом над обрывом, с которого отлично просматривается пойма реки Белой — я туда иногда приезжал просто постоять, посмотреть. Уфе, с её расселённым районом близ нефтеперерабатывающего завода — я там тоже бродил по опустевшим улицам. Уфе, с её памятником Салавату Юлаеву — надо было проявить исключительную уверенность в себе, чтобы поставить памятник фактически сепаратисту, боровшемуся против России. Уфе с её деловыми традициями… да что я говорю! Это был наш город! Уральский! И меня совсем не устраивало, чтобы по нему работали Грады как по Донецку.
И я знал, что делать.
Прилетев в Уфу, я не вышел из аэропорта. Я позвал в аэропорт тех, кого знал. Тех, кто неофициально контролировал республику и определял её деловую жизнь.
На переговоры приехали все, главным среди них был Салават. Имя у него было другое — но все звали его Салават. Кстати, среди руководящего совета бы и русский, причём не на последних ролях. А вот татар, что показательно не было ни одного.
— Салам…
— Салам.
Мы обнялись. В своё время — мы конфликтовали с Салаватом, потом помирились. Разница в том, что я отказался от криминала полностью. А он нет.
— Как дела… как здоровье.
— Хорошо все…
После обмена банальными любезностями, Салават спросил, почему я в город не еду — и я перешёл в атаку.
— Охрану дашь — поеду.
— Да не вопрос. А что — опасаешься.
— Опасаюсь.
Это был упрёк, но не прямой.
— Напрасно. Тут у нас хорошо все.
— По телевизору видел.
— А… охота тебе смотреть этот дебильник. По нему одно враньё.
— И то, что девять человек убили, тоже враньё? Отвечаешь?
Слово «отвечаешь?» переводило разговор на другой уровень. Салават недобро взглянул на меня.
— А что? Предъявляешь?
— Тебе — нет.
Это был ещё один наезд, хотя и безадресный
— А кому?
Я отхлебнул чая с башкирским мёдом, выдержал паузу
— Предъявлять, Салават — это давно уже не моё. Я не предъявляю, я принимаю решения. Слышал, например, что у меня сланцевые скважины первую нефть дали?
— Слышал — насторожённо ответил Салават
— Вот я и думаю, куда её загонять буду. Думал что к вам. А теперь снова думаю. И не я один, как видимо.
Салават занервничал, хотя и постарался этого не показать. Он все понял правильно — через что на него будут давить.
— Послушай, ты все неправильно понял. Здешние дела бизнеса не касаются, по схемам все как раньше.
— Ошибаешься.
— Да?
— Ахметов[43] тоже думал, что его не коснётся. Когда в Донецке ОГА захватывали — он на попе ровно сидел. Потом спохватился — да поздно.
— У нас этого не будет. Мы за темы отвечаем.
— Будет, Салават, будет. Ты видимо, не просекаешь ситуацию. Играя с национализмом и с погромами — ты выпускаешь джинна из бутылки. И обратно он в бутылку — уже не полезет. Сначала — та шпана, которой ты волю дал — у тебя с руки ест. Ты ей башляешь, тачки ей покупаешь, стволы, греешь короче. А потом — они и в самом деле поверят, что они — пупы земли. Что они рыцари, и вся такая хня. А ты кто — без них? Ты просто жирный бизнер, которого сам Аллах повелел обложить данью.
Я наклонился вперёд
— Ты одно не понимаешь, Салават. Ты — бизнер, с тобой — бизнеры и я — тоже бизнер. Мы типа платим за то, что нас охраняют — и все это нормально. Но все это нормально только до той поры, пока у нас есть нормальное государство. Нормальное, б… государство! Как только его не станет, так тем, у кого есть стволы, неизбежно придёт в голову мысль, что не бабло побеждает зло, а наоборот. Что они могут не на зарплате сидеть — а брать дань по праву силы. Что сила важнее бабок. Понял меня, Салават? Хорошо понял?
Салават долго сидел, обтекая. Его люди тоже.
— Круто солишь
— Так мне хавать. И всем остальным. Ты думаешь, почему я с места поднялся, на крыло встал, сюда прилетел, с тобой вообще разговариваю? Потому что то, что ты здесь творишь — неизбежно бьёт по всем нам. Вот и все.
Салават зло прищурился
— Ты бы определился, Володя, кто ты по жизни. Бизнер — не бизнер, братан — не братан, чиновник — не чиновник. На трёх стульях…
— Я и на десяти усижу. Я — глава политической ассоциации Большой Урал, если ты не знал. Думай, Салават, и хорошо думай. Сейчас — прилетят сюда политические делегации. Что вы им скажете? С чем я уеду? От этого многое зависит, Салават. Для тебя. Для всех нас…
* * *Понятное дело, что из Уфы я уезжал с победой. Причём с реальной победой.
Состоялись два мероприятия — сначала политическое, потом духовное — и башкиры, и татары в основном мусульмане. Главы духовных управлений — выпустили фетву, категорически осудившую насильственные акции, и напомнившую о строках Корана, в котором устами самого Пророка решительно осуждается национализм и напоминается о том, что нет различия между мусульманами, кроме как по их богобоязненности.
В политической части — за кулисами договорились о
