– И что же случилось дальше? – Мне было интересно слушать откровения Сталина, хотя отвращение к нему стало нарастать.
– Что случилось? Лев спокойно приехал в Константинополь и неплохо устроился там. Я не учел одного – демонического обаяния Троцкого. Все мои агенты стали преданными ему людьми. И берегли его круглосуточно, точно родного отца. К тому же эти белогвардейцы оказались никуда не годными аристократами. По понятиям своей дворянской чести они решили не трогать главного врага – они, видите ли, уважали его, как военного стратега. Забыли, чистоплюи, сколько Троцкий погубил их лучших людей на фронтах Гражданской войны. В общем, план провалился. Но у меня есть хорошее качество – терпение. Ах, Лев! Хочешь поиграть в кошки мышки – поиграем? Но в тот момент мне было не до него. Необходимо было проводить реформы. Я помню слова Троцкого: «Мы допустили ошибку, в аграрной России не мог победить социализм, для этого нужно создать индустриальное общество». Я тоже это понял. Но денег на модернизацию экономики не было, зато было много зерна. НЭП поднял частное предпринимательство, и крестьяне стали собственниками, они богатели и не зависели от государства. Свое зерно они могли продать только по рыночной стоимости. Но нам нужно было дешевое зерно, чтобы реализовать его втридорога за границу, а на вырученную валюту закупить у капиталистов оборудование для заводов, электростанций, доменных печей и фабрик. Крестьяне по низким ценам отдавать зерно отказались, тогда просто приказал отбирать его насильно. Это было не очень хорошо, но без мощной экономики построить социализм было невозможно, да и советская власть нуждалась в обороне, а без промышленности добиться ее было не возможно. Крестьяне сжигали зерно, но просто так отдать государству не хотели. Когда я узнал об этом, пришел в ярость. Ах, так, хотите войны? Будет вам война! Теперь в ход пошла коллективизация. Всю землю сделали общей, скот и инвентарь тоже. Тех, кто сопротивлялся, ОГПУ арестовывало и вывозило в степные районы Казахстана вместе с семьей.
– Говорят, многие там умерли от голода и холода? – заикнулся я.
– Может быть. Но я в этом не виноват. Отдали бы зерно и жили спокойно.
– А почему случился страшный голод в начале тридцатых?
– Да, было такое. Но это перегибы на местах. Партийные руководители увлеклись коллективизацией, каждый хотел показать более высокий процент, и немного перебрали. Да и засуха случилась, а план никто не отменял. Ради высших интересов нужно было зерно, поэтому и забирали последнее. Но эти жертвы оправданы. Посмотри, сколько было построено промышленных предприятий, гидроэлектростанций, новых железных дорог, какой мощный экономический скачок произошел! Ради этого пришлось пожертвовать частью крестьянства.
– Товарищ Сталин, а нельзя было им как-то помочь, дать работу в городах, скажем?
– Я думал об этом, но что мы могли им предложить? Хлеба в стране все равно не хватало. Вот и пришлось дать команду ОГПУ не пускать голодающих в города.
– Но ведь это были живые люди, которые тоже хотели жить?
Сталин посмотрел на меня с презрением.
– Для меня интересы большинства выше интересов кучки кулаков.
– Но от голода умерло несколько миллионов!
Вспомнил глаза голодных детей, стоящих у тела матери. В них уже была пустота. Полная безнадежность и понимание, что им осталось жить совсем не много. Сталин начал сердиться.
– Да, тогда были жертвы, но мы создали мощную экономику и благодаря этому победили смертельного врага в лице фашистской Германии. Не было бы индустриализации, советской власти бы не продержаться. И жертв было бы гораздо больше, да и тебя точно не стало бы.
– Можно задать еще один вопрос?
Сталин немного успокоился.
– Задавай!
И, махнув рукой, вождь всех народов снова стал набивать трубку. Я понял, что это была его привычка – держать трубку в руках, когда волновался. Определить настроение вождя народов было непросто, и только трубка выдавала его внутреннее состояние.
– Товарищ Сталин, зачем ты организовал террор против старой гвардии, а затем лучшей части своего же народа?
Вождь спокойно смотрел на меня, на его лице не дрогнул ни один мускул, руки не спеша крутили в руках трубку.
– Опять за старое. Сталин – убийца, Сталин – жестокий тиран. Как я устал от таких обвинений! Ты помнишь мои слова: я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее. Посмотри на мое захоронение, – и он указал рукой на собственный бюст. – Видишь, сколько цветов? Значит, я все делал правильно.
– Но ты же расстреливал основателей советской власти, героев революции и Гражданской войны? Для чего?
Сталин спокойно ходил вдоль лавочки, на которой я сидел.
– Все началось с Троцкого. Я выслал его из страны, думал, избавился от конкурента. Ведь Левушка только и мечтал скинуть меня и занять трон. Когда на заседании ЦК мои сторонники и эти старые олухи, Каменев и Зиновьев, и даже Бухарин согласились с тем, что Лев враг, я думал, что покончил с ним раз и навсегда. Но оказалось, что авторитет Троцкого резко вырос в стране. Многие были недовольны решением партии, изгнать из страны героя революции. Я надеялся, что в Константинополе закончится политическая карьера этого выскочки. Но он развернул такую бурную деятельность, что стал лидером левого движения во всем мире. Мне это было крайне неприятно. Ведь вождем всего коммунистического движения в мире я считал себя, а тут этот Лева со своей славой опять затмил все мои благие дела. Со временем, взяв в руки всю власть, я стал практически единовластным правителем. Но страшный голод в стране опять стал угрожать моему положению. Семнадцатый съезд партии прошел под лозунгами «Съезд победителей», но там начались сомнения в правильности моей политики. Старые большевики, конечно, слушались меня, но недовольство стало заметно. Оно было несерьезным, но внутренний
