Его густые волосы остригли в самый первый день. Но налысо его бреют только сейчас. Почему они оставляют это напоследок? Николсон объяснял - часть ритуала. Даже в этом страшном Храме Смерти его служителям необходим обряд. И ещё - размеренные движения бритвы вводят в транс, успокаивают. Адвокат был так убедителен... Кого он хотел обмануть, уверить в чем-то? Уж не себя ли самого? Отравитель уже проверил на себе свои теории... Пальцы узника сжаты в кулаки, ногти все сильнее впиваются в ладони, до боли, до крови... Его голове становится все холоднее, волос из-под бритвы падает все меньше... Он неотрывно смотрит на истово молящегося священника, только это сейчас помогает удержаться на грани... Ведь... Ведь уже все. С негромким стуком бритва возвращается на столик.
- Мистер Грифитс, прошу вас... Вот так.
Сердце бешено заколотилось, он услышал, как столик с бритвой откатили в сторону, что-то заскрипело. Это ему на смену зазвучали колесики другого столика. Почему они не смазывают их, почему? Насмешливый голос Николсона произнес - ритуал, Клайди... Он не хочет, не хочет сейчас вспоминать его! Надо... Надо молиться. Молиться... Пересохшие губы следуют за торопливо что-то произносящими губами преподобного, отчаянно сжимающиеся потные пальцы словно стараются дотянуться, дотронуться до Библии в его руках. Как они тогда желали дотянуться, дотронуться до... И были такие же потные... А ее губы так же истово просили... Молили... Боже, Боже... Почему? Почему? Почему? Его руки от кисти до локтя плотно охватили широкие ремни, намертво прижав их к ребристому дереву. Больно...
Шум крови в ушах все сильнее, глаза широко раскрыты, он хочет что-то сказать... Нет, воздух словно заперт в наглухо перекрытом спазмом горле. Он не сможет... Осталось только смотреть. Держаться... Надо держаться... Как же страшно... Смотреть в глаза Мак-Миллана, там - любовь, сочувствие, поддержка. Думать о глазах матери, в них - слезы, вера и убеждение. Она верит в него. Верит, что... Слезы... В ее молящих серо-голубых глазах тоже была вера в него... Там была... Любовь. До конца. Несмотря ни на что... Толстая кожа ремней со скрипом затянулась на его ногах.
А что она видела в его глазах, когда... Он уходит, приготовившись, очистив, обелив себя. А она... Что она видела в его глазах? Равнодушие... Ожидание... Зарождающуюся радость... А если бы сейчас равнодушие появилось во взгляде Мак-Миллана? Матери? Сердце сжалось, словно через него уже прошел смертоносный разряд, ведь... Как это было бы ужасно... Это бы значило, что все - ложь... Ложь! Как ложью было все, что он говорил ей, обещал... А что, если... Если и сейчас все эти молитвы, письма... Ложь? И что тогда... Все - напрасно? Он уйдет... Куда? Что его ждёт там, по ту сторону? Задача выполнена, победа одержана. И снова - насмешливое лицо адвоката-убийцы. Уходи! Не смотри на меня так! Почему ты никак не оставишь меня в покое? Николсон молчит. Но в его взгляде - насмешка. Кого ты хотел провести, Клайди-маленький? Ты до последнего торговался, обманывал, под конец - попытался договориться с самим Господом с помощью наивной матери и преподобного. Неслышимый никому голос набирает силу и уже непонятно, кто говорит - Николсон или он сам произносит эти беспощадные, пришедшие неведомо откуда слова. Они заглушили молитву, они смели все преграды. Глаза узника застыли, видя незримое. Имеющий уши - да услышит... Лёгкий плеск - в чашу опустилась небольшая губка.
Губы дрожат, узник старается сжать их, чтобы не заметили. Ведь он должен быть спокоен, ведь он... А если Мак-Миллан увидит, поймет? Разглядит все сомнения, воспоминания, которые в эти короткие минуты уже почти разрушили прекрасное здание веры, построенное... Построенное так быстро... Слишком быстро. Разве так бывает? Только недавно ведь сомневался, не знал, даже бунтовал. И - все? Победа одержана. Так ли это? Письмо... Они писали его вместе, многое было исправлено. Там сначала он упомянул о ней... О своем... Поступке. Мать и преподобный единогласно решили это вычеркнуть - в таком послании не должно быть место ничему, что может говорить о чувстве вины, о сомнениях. Только чистая вера, только ничем не замутненный источник божьей благодати. Служение Богу, надежда на милость Его, на вечные покой и прощение. Так ли это? Такие ли слова должен он оставить после себя? Ни следа памяти о... Словно ее никогда не существовало. Словно она всегда была просто бесплотным силуэтом, пришедшим - и навсегда исчезнувшим во тьме. Он услышал, как плеснула вода, пропитывая собой губку. Штанина разрезана. Холодное прикосновение, тонкая лента обвила правую лодыжку, прижав к ней небольшую медную пластинку контакта.
Душевный перелом... Он вдруг произнес эти слова, мысленно. Его придумали для него адвокаты, тогда... Ложь. Никто не поверил, хотя, видит Бог, они старались... Узник осекся... Привычный оборот речи нечаянно вырвался, обрёл свободу. И улетел... Его услышали. Видит Бог... Он видит, как они старались убедить всех. Он отчаянно пытался убедить самого себя... Получилось ли? Он увидел, как преподобный посреди молитвы вдруг положил руку на грудь, словно хотел проверить, что ''Послание Клайда Грифитса'' на месте. Внезапное понимание снова пронзило сердце - вот он, его второй душевный перелом, его второе перерождение. Его зримое воплощение - в кармане священника, завтра оно будет опубликовано. Ведь он переродился, раскаялся? Его вера была так искренна, неистова... Внезапна. Так же искренне он убеждал ее и себя в своей любви, в своем благородстве. И все это - оказалось ложью. Ложью. Ложью. Ему послышался сухой смешок. Кто это? Николсон? Кто пришел к нему, чтобы отравить последние мгновения перед концом? Или это он говорит сам с собой? Не узнать... Не узнать... Ложь, Клайд. Все - ложь. Вот он, истинный приговор. Ты дважды попытался обмануть судьбу, дважды ты солгал о своем преображении. В первый раз тебе в этом помогли адвокаты на людском суде. Во второй - адвокаты на суде Божием. Люди - не поверили. Как же мог ты надеяться, что сумеешь обмануть Господа? Он мудр и
