– Я спросила ее, – рассказывала Алдона, – не хотела бы она вернуться на родину.
– Я мечтаю об этом, – ответила та, – но когда вспоминаю сороковой год, желание пропадает.
В Паланге во дворце, расположенном в большом парке и принадлежавшем некогда графу Тышкевичу, был замечательный музей янтаря, а по вечерам на террасе дворца играл камерный оркестр под управлением знаменитого дирижера Саулюса Сондецкиса. Севе было тринадцать лет, и, когда приближалось время концерта, он бежал в парк впереди нас. Музыка недавно стала его страстью, и Алдона упрекнула нас в том, что мы плохие родители: у него руки пианиста, и его надо было учить с малолетства.
Мне не хотелось следовать стандартам еврейских семей и мучить ребенка гаммами, я предполагал, что отсутствие хорошего слуха у родителей передается по наследству, и поэтому считал, что занятия спортом будут ему полезнее. Но тут я ошибся: к спорту мне не удалось его приохотить, а для серьезной карьеры музыканта время было упущено. Тем не менее Сева захотел учиться музыке, и возникла проблема приобретения пианино. Купить хороший инструмент в те годы можно было только по случаю в комиссионном магазине, а свободно продавались лишь изделия отечественной промышленности, то есть грубый ширпотреб, а также пианино из Чехословакии и ГДР, тоже невысокого качества. В комиссионном магазине я завязал знакомство с продавцом, которого правильнее было бы назвать консультантом, довольно интеллигентным молодым человеком, видимо, имевшим какое-то музыкальное образование.
– Вы хотите купить инструмент для интерьера или для музыки? – спросил он меня.
– Конечно, внешний вид имеет значение, но это вторично, – ответил я.
– Я вам позвоню, когда появится что-нибудь интересное, – обещал он.
Так через некоторое время четыре богатыря, красные от натуги, втащили к нам на седьмой этаж фортепиано старинной немецкой фирмы Zeiter & Winkelmann с замечательным концертным звучанием, покрытое черным лаком, местами истертым, и с бронзовыми канделябрами.
Сева занимался с педагогом, позднее окончил колледж импровизационной, то есть джазовой музыки, музыкантом не стал, но время прошло недаром, потому что знание и понимание музыки играет свою роль и в профессии, и вообще в жизни.
Сезам отворился
В раннем детстве будущее для Севы было совершенно ясным: он хотел стать военным.
– Кем же ты хочешь быть, – спрашивал я, – генералом?
– Нет, папа, я хочу быть лейтенантом.
– Почему именно лейтенантом?
– Понимаешь, – отвечал мой наблюдательный сын, – генералы все какие-то подстарелые.
Теперь, десять лет спустя, в выпускном классе выбор профессии был не таким определенным.
Было понятно, что образование должно быть гуманитарное, и желательно университетское. Я полагал, что следует выбрать юридический факультет, продолжая семейную традицию, из которой я выпал. Важнее соображений о традиции было хорошее базовое образование, конкретная профессия и широкие возможности во взрослой жизни. Наш знакомый, юрист-международник с мировым именем, обещал оказать при поступлении в МГУ поддержку и рекомендовал педагогов с юрфака для подготовки к вступительным экзаменам.
Сева согласился с моим предложением, хотя и без особого энтузиазма. Занятия с педагогом по литературе привели к чудовищному результату: он стал писать совершенно ужасные, стандартные сочинения, где все было правильно, но читать которые было невозможно. Видимо, так теперь представляли себе русскую литературу на юридическом факультете, и это хорошо отражается в языке и стиле современных судебных документов, которые мне приходилось читать. Это продолжалось весь учебный год, а незадолго до выпускных экзаменов Сева познакомился со старшей сестрой своего одноклассника филологом Еленой Костюкович, которая ныне приобрела известность как переводчица на русский язык романов Умберто Эко.
В один прекрасный вечер Сева объявил нам, что поступать на юрфак он не будет, а будет сдавать экзамены на романо-германское отделение филологического факультета. Было известно, что поступить на юрфак трудно, а на филфак почти невозможно. Сева оканчивал школу в шестнадцать лет, и у него, таким образом, был запасной год перед армией, поэтому мы мысленно примирились с тем, что год, возможно, будет потерян. Тем не менее я попросил Андрея Немзера, молодого литературоведа и критика, с которым нас познакомила Костюкович, позаниматься с ним. Через несколько дней Немзер позвонил мне и сказал, что Сева пишет прекрасно и учить его нечему. Оставалось ждать.
Перед вступительными экзаменами университет устраивал консультации для абитуриентов, я возил Севу на машине в здание гуманитарных факультетов на Ленинских горах и ждал его в вестибюле, где обычно циркулировали юноши и девушки довольно интеллигентного вида. Как-то раз в вестибюль вывалилась с верхних этажей шумная однородная толпа, сильно диссонирующая с привычной публикой, и я спросил дежурного, кто эти люди. Оказалось – это абитуриенты юридического факультета. Почти все они явно были, как сейчас говорят, лица кавказской национальности, довольно примитивные на вид. Тут до меня дошло, что это результат принятого недавно в Закавказье порядка, не разрешающего детям партийных и советских работников поступать в юридические вузы в своих республиках. Предполагалось, что это решит проблему кланов и кумовства в правоохранительных органах, достигшую на местах невероятных масштабов. Результатом этих благих намерений было лишь то, что родители побогаче отправляли своих детей учиться в Москву в МГУ, а родители победнее – тоже в МГУ, но рангом пониже – в мордовский госуниверситет в Саранске. Вчерашние абитуриенты с вчерашними же взглядами и низкой культурой сегодня задают тон в соответствующих структурах.
Это был 1986 год, второй год перестройки и гласности. В этот год под напором разоблачительных статей в прессе старая система взяток в МГУ развалилась, а новая система и новые прейскуранты еще не сформировались. Совершенно как на Черноморской киностудии в «Золотом теленке», когда немое кино кончилось, а звуковое еще не родилось. Вероятно, за последние годы это был единственный случай, когда у некоторых сотрудников МГУ пострадало благосостояние, а в конкурсе на престижных факультетах соревновались знания, а не звания, и способности, а не деньги.
Пока Сева писал сочинение, я прогуливался по территории с весьма симпатичным человеком, который так же, как и я, нервничал в ожидании дочки. Это был Вадим Борисов, историк и литературовед, много сделавший для публикации Солженицына в России, будущий член редакции журнала «Новый мир».
Погода была солнечная, умиротворяющая, мы беседовали о каких-то нейтральных вещах, а мыслями оба были в аудитории, где экзаменовались наши дети.
– Если бы вы только
