В небесах парили адепты в черных одеяниях. Имперский Сайк, чародеи Солнца, наступал на своих ненавистных древних врагов.
Лошади и люди сражались и горели в нисходящем пламени.
Скюльвенд задыхался. Он был здесь. Сидел, привалившись к стене этого безумного места, в залитой белым светом комнате в конце коридора. Бледный. Нагой, если не считать набедренной повязки.
«Он здесь…»
Много часов Найюр крался по этим омерзительным залам. Он следовал за Серве и ее братьями, шедшими по запаху Келлхуса. Кроме жаровен у водопада в пещере, другого света не было. Глубже и глубже. В самое сердце тьмы. Через ад гнусных изображений.
Они, сказала ему Серве, идут по разрушенным подземельям кунороев – давно погибших предшественников людей. И Найюр знал, что ни одна дорога не уведет его от Степи дальше, чем эта. Сердце колотилось. Он увидел на мгновение своего отца Скиоату – тот манил сына сквозь тьму.
И вот…
Вот он – Моэнгхус!
Серве напала первой. Ее меч мелькал, превратившись в размытую тень. Но Моэнгхус остановил ее голыми руками, вспыхнувшими голубым светом, и отшвырнул прочь хрупкое тело… Тут же на него набросился брат Серве. Он пытался рассечь чародейские руки, крутился и пинался, нырял и скользил – безуспешно. Моэнгхус схватил его за горло. Жертва разевала рот и билась, а слепец оторвал ее от земли. Голубое пламя охватило тело, голова запылала, как свеча. Голова твари распалась, и человек бросил на землю обмякший труп.
В это время Найюр крался по коридору. Его онемевшие ноги заплетались, и он опасался, что шагает слишком тяжело. Скюльвенд вспомнил, что так же подкрадывался к Келлхусу, когда нашел того полумертвым на кургане отца в окружении убитых шранков. Вспомнил леденящий ужас ночных кошмаров. Дыхание, подобное иглам. Но сейчас все иначе! Тогда Найюр собирался уйти из родного края, от своего народа, от всего, что считал священным и сильным. А сегодня он достиг своей цели. Здесь был он…
Он!
Три черные змеи обвивали его шею, одна изгибалась над правым плечом, другая свернулась на блестящей макушке. Найюр увидел рану у него в животе, розовую кровь на набедренной повязке, но не мог вспомнить, кто нанес удар.
– Найю, – проговорил слепец.
Голос Келлхуса! Черты Келлхуса! Когда сын успел стать копией отца?
– Найю… ты вернулся ко мне…
Змеи смотрели на Найюра, высовывая язычки. Безглазое лицо умоляло, притягивало к себе, выражало раскаяние и изумленную радость.
– Я так и знал.
Найюр остановился на пороге, в нескольких шагах от человека, разбившего его сердце. Он окинул комнату настороженным взглядом, увидел справа неподвижную Серве, разметавшую по окровавленному полу светлые волосы. Посмотрел на оборотней, подвешенных в путанице цепей и блоков, на стены, испещренные нечеловеческими изображениями. Зажмурился от неестественного света, чудесным образом озарявшего резные своды.
– Найю… оставь меч… Пожалуйста.
Скюльвенд моргнул и увидел свой зазубренный клинок, хотя не помнил, как обнажил его. Свет лился по нему, словно вода.
– Я Найюр урс Скиоата, – сказал он. – Самый жестокий из людей.
– Нет, – мягко сказал Моэнгхус. – Ты лжешь, чтобы спрятать свою слабость от других людей, столь же слабых, как и ты.
– Это ты лжешь.
– Но я вижу твою суть. Я вижу… твою истину. Я вижу твою любовь.
– Ненавижу! – закричал Найюр так громко, что зал откликнулся тысячегласым шепотом.
Хотя и слепой, Моэнгхус опустил глаза задумчиво и печально.
– Столько лет, – проговорил он. – Столько зим… Все, что я показал тебе, изранило твое сердце, оторвало тебя от Народа. И теперь ты считаешь, что я виноват во всем, чему тебя научил.
– Кощунство! Обман! – Горячая слюна обжигала небритый подбородок скюльвенда.
– Тогда почему это тебя терзает? Разоблаченная ложь разлетается как дым. Ранит правда, Найю, да ты и сам знаешь… Ибо ты горел в ее огне много лет.
Найюр вдруг ощутил мили почвы над их головами, вывернутую изнанку земли. Он забрался слишком далеко. Он спустился слишком глубоко.
Меч выпал из потерявших чувствительность пальцев, жалобно зазвенел по полу. Лицо Найюра дрогнуло, как дергается схваченный хищный зверь. Всхлипывания отдались эхом от резных стен.
Моэнгхус обнимал его, окружал его собой, лечил его бесчисленные шрамы…
– Найю…
Моэнгхус любил его… человека, который нашел его и повел в неизведанную степь.
– Я умираю, Найю, – с жаром шептал Моэнгхус. – Мне нужна твоя сила…
Бросил его. Покинул.
Найюр любил только его. Во всем мире – его одного…
«Плаксивая баба!»
Глубокий поцелуй, резкий запах. Сердце Найюра тяжело колотилось. Стыд сочился из пор, катился по дрожащим конечностям и еще сильнее возбуждал его.
Он судорожно выдохнул в горячий рот Моэнгхуса. Змеи вплелись в его волосы, прижались твердо и упруго, как фаллос, к его вискам. Найюр застонал.
Так не похоже на Серве или Анисси. Хватка борца, жесткая и неодолимая. Обещание поддержки и защиты в крепких объятиях.
Моэнгхус потянулся к его бедрам…
Его глаза пылали жаром, когда он шептал:
– Я шел нехоженой тропой.
Он ахнул, дернулся и упал, когда Найюр провел хорой по его щеке. Белый свет полыхнул из пустых глазниц. На мгновение скюльвенду показалось, что из черепа Моэнгхуса на него смотрит Бог.
«Что ты видишь?»
Но затем его любовник упал, объятый пламенем. Такова была сила, владевшая ими.
– Опять! – взвыл Найюр, глядя на обмякшее тело. – Почему ты снова покидаешь меня?
Его вопль полетел по древним залам, наполняя недра земли.
Потом Найюр захохотал, когда подумал о своем последнем свазонде. Он вырежет его на горле. Один последний значит так много…
«Пойми же! Пойми!»
Он захлебывался горем.
Скюльвенд опустился на колени у трупа любовника. Долго ли он так простоял, он не знал. Затем, когда колдовской свет начал угасать, на его щеку легла холодная рука. Он обернулся и увидел Серве. Ее лицо на миг раскрылось, словно глотнуло воздуха, затем снова стало прежним. Гладким и совершенным.
Да. Серве… Жена его сердца.
Его испытание и награда.
Абсолютная тьма поглотила их.
Огромное развороченное поле, которое оставили за собой медленно продвигавшиеся вперед Багряные Шпили, окружали стены пламени. За ними лежали дымящиеся руины. Но дряхлая сукновальня с ее открытыми галереями и каменными чанами чудом осталась невредимой. Стоя на коленях у южного окна, Пройас видел все как с края обрыва. Видел уничтожение Багряных Шпилей.
Барабаны язычников сменил сверхъестественный рев песнопений. Последние кишаурим – их осталось пятеро – парили над обугленными развалинами. Змеи выгибали шеи, высматривая выживших. Колдуны поминутно извергали свет, и темнеющее небо раскалывалось от грохота.
Пройас не понимал, что это значит. Он ничего не понимал…
Только одно: это Шайме.
Он обратил лицо к небу. Сквозь дымную завесу пробились первые проблески голубизны, золотая кайма на волокнистой черноте.
Вспышка. Искра на краю поля зрения. Пройас посмотрел на Священные высоты, увидел точку света над карнизами Первого храма. Точка зависла там, заливая кровлю купола белым сиянием, затем взорвалась так ярко, что по небу разошлись круги. Как
