Хотя при учреждении Святейшего Синода Стефан был назначен президентом его, многие синодальные распоряжения того времени – отмененные впоследствии, как вредные для церкви, – шли в разрез со взглядами Стефана. Больной телом, угнетенный духом, он мог оказывать лишь слабое сопротивление влиянию нового духа.
Он подавал протесты против новых порядков, которые хотел завести царь в духовной жизни русского народа. Но эти протесты обрушивались на его же усталую голову, навлекая на него гнев государя и вражду товарищей. Он был в открытой вражде с самым сильным в то время духовным лицом, носителем взглядов Петра со всеми их заблуждениями Феофаном Прокоповичем, столь справедливо обвиняемом в протестантизме. Не раз, когда уже Петр избегал свиданий с ним, Стефану приходилось оправдываться перед государем письмами. Видя недовольство государя, вражду к себе членов Синода, с которыми он не сходился взглядами, Стефан счел за лучшее удалиться из Петербурга. Не добившись объяснения с государем, Стефан написал ему пространное письмо, помеченное 27 июня 1722 года и подписанное: «Смиренный Стефан, пастушок Рязанский». Он скончался через четыре месяца после этого письма, оставляя свободное поле действий человеку во всем, кроме любви к просвещению, противоположному с ним – Феофану Прокоповичу.
Тихим отрадным светом горит чистый образ Стефана Яворского на пороге между двумя эпохами Русской Церкви. Если и лежит пятно на его молодости – временный католицизм, принятый из жажды знания и из невозможности получить иначе полное образование, – то клеветами, которые ему потом пришлось перенести, он вполне искупил этот грех. Он всеми силами служил церкви, православию, искал не личных выгод, а пользы дела церковного, как, по крайнему разумению своему, понимал эту пользу. Ревностью в проповеди, независимостью в обличении греха, – сколь бы высоко по человеческим меркам не свил бы себе гнезда этот грех, – он напоминает Иоанна Златоуста и Амвросия Медиолинского. Глубоко образованный, он, тем не менее, понимал, что внешнее выражение религиозного чувства нельзя гнать и осуждать; и потому, где мог, шел против бури, старавшейся низвергнуть многие обычаи праотеческого благочестия. Причем часто приходилось ограничиваться лишь бесплодным протестом – протестом, все же ясно доказывавшим всю чистоту его православия, всю непричастность его тем влияниям протестантизма, которые тогда так свободно злыми вихрями носились над Русской землей.
При патриаршем управлении церковь была независима от государства, и лицо патриарха как бы равнялось лицу государеву. Это казалось Петру неправильным и небезопасным. Он решился ввести церковь в общий порядок государственной жизни, подчинить ее общей системе государственного правления, как одну из его ветвей, и духовное правительство сделать коллегией наряду с прочими. Церковь и духовенство становились в общую подсудность государству по всем своим делам, за исключением догматов и канонов. Звание патриаршее уничтожалось само собою.
Состояла духовная коллегия первоначально из президента (Стефан Яворский), двух вице-президентов (Феодосий Яновский и Феофан Прокопович), четырех советников и четырех асессоров.
Главной задачей, возложенной на духовную коллегию, было улучшение духовной жизни народа. В нем были распространены самые грубые суеверия, не было часто самых основных понятий о вере и христианской жизни.
Один за другим стали выходить указы, имевшие целью преобразовать религиозную жизнь народа. Многие из этих указов интересны тем, что рисуют нам религиозно-бытовые черты тогдашнего общества.
20 марта 1721 года объявлен указ, «чтоб обретающиеся в Москве на Спасском мосту[27] и в других местах листы разных изображений и службы, и каноны, и молитвы, которые сочинены и сочиняются разных чинов людьми самовольно, писменные и печатные, без свидетельства и позволения, описав, все отобрать в Приказ духовных дел и, запечатав, держать до указу». В апреле месяце вышел, действительно, указ о прекращении безобразного суеверного обычая: «В Российском государстве по городам и селам от невежд происходит некоторое непотребство. А именно, ежели кто не бывает во всю Светлую седмицу Пасхи у утрени, такого обливают водою и в реках и прудах купают. И хотя себе простой народ делает все будто на забаву праздничную, однако от той суетной забавы делается не токмо здоровью, но и животу человеческому тщета, ибо оным от невежд купанием в глубинах иногда людей потопляют или разбивают, а сонных и хмельных внезапным облиянием ума лишают». Добавляя, что этот обычай есть воспоминание языческого праздника Купалы, указ приказывает обычай «весьма истребить».
В 1722 году царский двор находился в Москве, где был и Святейший Синод, и члены его могли там близко наблюдать все проявления духовной жизни народа и все формы русской набожности.
Многие из отмененных в ту пору обычаев впоследствии перестали преследоваться и даже в наше время не возбуждают ни малейшего осуждения. Так, издавна было запрещение «привешивать к образам привесы, т. е. золотые и серебряные монеты и копейки, и всякую казну, и прочего приношенного». Усердствующим было велено объяснять, «что на монетах иностранных такие лица выбиты бывают, которым при иконах святых не подобает бытии; а от серег и прочих таковых привесов чинится иконам безобразие, а от инославных укорение и нарекание на св. церковь наноситься может».
Вот одно из первых проявлений этого погибельного страха: что скажут иностранцы о нашей жизни, как они посмотрят на выражение наших религиозных чувств? Как известно, обычай этот благополучно процветает доселе, и очень понятно желание верующих украсить чтимые святыни.
Еще страннее отмененный впоследствии указ от 22 февраля 1722 года, «чтобы в Москве и в городах из монастырей и приходских местных церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить. Если же кому какое обещание, тот сам бы приходил в монастыри и церкви по обету». Этим заносилась рука над дорогим древним обычаем «подымать иконы к себе на дом».
Этот же указ предъявляет требование, которым словно хватали за руку человека, желавшего подать на церковное строение: «Смотреть, чтоб с образами по Москве, по городам и уездам для собирания на церковь или на церковное строение отнюдь не ходили. И кто будет ходить, тех брать».
23 февраля 1722 года открылось гонение на колокола: «Во всех всероссийского государства монастырях колоколов не делать из казны монастырской, а ежели есть разбитые, то и тех без повелительного указа из Св. Синода не переделывать, и в строение тех колоколов чрез собирателей-прошаков денег и прочего не сбирать, и нигде не просить».
Вот интересная черта московской набожности: «В Чудове монастыре продается приходящим людям
