Выходя в конце прошлого лета из Кронштадта, Невельской допускал, что мог вообще не явиться в Петропавловскую гавань. Если бы ему удалось передать весь груз со своего транспорта на другое русское судно в гавани Гонолулу на Сандвичевых островах[92], оттуда он бы направил «Байкал» прямиком к Сахалину, а затем в устье Амура. Это давало ему еще один дополнительный месяц на опись берегов и поиск судоходного фарватера в лимане реки. Однако по ряду причин передача груза не состоялась, и транспорт «Иртыш», ожидавший его в Гонолулу, готовился теперь принять все доставленные из России товары уже здесь, на Камчатке. В Охотск Невельской идти не собирался. Груз туда должен был доставить «Иртыш». Ни команда, ни офицеры «Байкала» об этом пока ничего не знали.
На борту закипела работа, обыкновенно предшествующая разгрузке судна, но командир не отправился на берег. Начальник Камчатки прислал за ним шлюпку, которая через полчаса пустого ожидания ушла восвояси. Невельской спешил и потому хотел лично участвовать во всем, что касалось скорейшего продолжения похода. В этом плавании спешка сделалась его второй натурой. Он торопил каждое мгновение — ходил, ел, спал и даже стоял на шканцах поспешнее, чем всегда. Незадача в Гонолулу отняла у него целый месяц, и теперь он жаждал хоть что-то наверстать. Мысли о переходе через два океана в сроки небывалые для транспортного судна если и радовали, то лишь на короткие промежутки — те самые, что были потребны Геннадию Ивановичу на мимолетный, едва замечаемый им самим отдых. Во все остальное время он был беспокоен, подгонял, требовал, следил, чтобы никто на борту не проживал праздно ни одной лишней минуты.
Из тех без малого девяти месяцев, что потребовались ему на поход от Кронштадта до Петропавловска, на якоре «Байкал» простоял всего тридцать три дня. Больных по прибытии на Камчатку на транспорте не оказалось. Предшественники Невельского, отправлявшиеся из Кронштадта с той же целью и ход имевшие побольше, чем у него, совершали этот переход за гораздо более внушительные сроки — от одиннадцати до четырнадцати месяцев. Из военных кораблей, прошедших тем же маршрутом, скорее «Байкала» до Петропавловской гавани добрался только шлюп «Камчатка», да и то опередив Невельского всего на пятнадцать дней. При этом ход у «Камчатки» был более одиннадцати узлов, тогда как «Байкал» быстрее восьми с половиною не ходил.
— Смотри-ка, Геннадий Иванович, помощь уже в пути, — сказал старший офицер Казакевич, подходя к своему командиру и указывая на отваливший от берега баркас. — Теперь живей пойдет дело.
Невельской ничего не ответил, хотя понял намек лейтенанта. Присутствие командира на борту во время разгрузки ставило под сомнение полномочия старшего офицера, поэтому Казакевич ненавязчиво предлагал ему сойти с корабля. Баркас тем временем подходил все ближе, и скоро можно было разглядеть лица сидевших в нем. Все эти люди как будто родились недавно прямо из той земли, что осталась у них за спиной. Землистая кожа, туго обтягивавшая их черепа, обтягивала, казалось, не головы, а булыжники — крупные бугристые камни, из глубины которых безучастно посверкивали слюдяные прожилки глаз.
— Каторжане, наверное, — сказал Казакевич. — Надеюсь, к погрузочным работам они пригодны…
Голос лейтенанта прозвучал неуверенно, однако и на этот раз Невельской промолчал. Мысли его сейчас были заняты другим. Командир «Байкала» оттягивал поездку на берег не из одного только желания лично следить за всеми работами на борту. На столе капитана 1 ранга Ростислава Григорьевича Машина, который являлся начальником Камчатки и командиром Петропавловского порта, сейчас уже должен был лежать конверт, предназначенный Невельскому. В этом конверте могла находиться Высочайше утвержденная инструкция на опись берегов Сахалина и устья реки Амур. В таком случае у него появлялся необходимый ему официальный приказ, и тяжесть ответственности за поход к берегам, возможно, принадлежащим Китаю, падала с его плеч. Однако, скорее всего, конверт содержал нечто иное, и потому Невельской подспудно откладывал момент своего визита к Машину Он знал, что в любом случае пойдет теперь к Сахалину, поскольку еще в конце ноября во время стоянки в Рио-де-Жанейро сам отправил Муравьеву письмо с твердым заявлением об этом. И все же пойти на Амур исполнителем государевой воли и честным офицером было не в пример желательнее, чем преступником и вором.
Прибывшие на баркасе оказались не каторжанами, а ссыльными поселенцами и штрафниками. В этом заверил Казакевича поднявшийся на борт первым рыжий и чрезвычайно улыбчивый казачий урядник. На вид ему было лет сорок, но из-за доброй открытой улыбки, из-за наивно сиявших от радости глаз Невельскому показалось, что перед ним совсем юноша.
— Можете беспокойства на этот счет не иметь, ваше благородие, — витиевато изъяснялся он. — Смирные они. Душегубцев тут никого нету.
Он продолжал повествовать в своей непростой манере об отличиях между каторжанами и поселенцами, долженствовавших, по его мнению, успокоить всякую тревогу офицеров, а радостный его взгляд тем временем беспрестанно перескакивал с одного на другое. Урядник смотрел то на свернутые паруса, то на стремительно оголявшиеся мачты, то на бегущих по вантам у него над головой матросов, то на блестевшие от солнца офицерские эполеты, и лицо его выражало при этом окончательную степень счастья. Судя по всему, и это его одушевление, и сложные обороты речи явились следствием долгожданного появления «Байкала» в Авачинской бухте. Транспорты из России приходили на Камчатку далеко не каждый год, и уряднику невольно хотелось отметить это событие хотя бы соответственной, как ему казалось, переменой речи. Он был очень доволен тем, что на помощь с разгрузкой отправили именно его.
Те, кому он выделен был в сопровождение, радости его не разделяли. Сгрудившись у борта прямо там, где не без труда перевалились через него, все эти люди как по команде присели на корточки, прижались один к другому и слились в одну неразличимую притихшую массу. Время от времени кто-то из них оглядывался по сторонам, и тогда у случайного наблюдателя возникало странное чувство — словно куча камней вдруг посмотрела
