Казакевич поднялся на ноги, оправил китель и указал прямо на дверь каюты:
— Я вынужден просить вас удалиться, господин юнкер. Дальнейшее продолжение этого разговора мне видится неуместным.
— Еще минуту, Петр Васильевич! Одну лишь минуту вашего времени, — заторопился Ухтомский, уже понимая, что граница приличий со стороны старшего офицера вот-вот истончится на нет, и далее все может пойти совсем некрасиво. — Ну, неужели вы после всего между нами сказанного сами не видите, что все делается нарочно? Ничего в нашем плавании нет случайного, все давно и весьма тщательно запланировано. Вот ведь и штурман это вчера заметил! Думаете, я не знаю про удивление Александра Антоновича при вчерашнем вашем разговоре в капитанской каюте? Разумеется, знаю! Мы же тесно тут очень живем. И вот вы задумайтесь на мгновение, Петр Васильевич, о том замечательном образе, каковой до сих пор являл нам доблестный штурман Халезов. Ему ведь все было отлично! Ветром почти ураганным несет по десяти узлов в час — что он вам говорит? «Отлично!» Дует ли прямо в лоб и почти пятит назад — «Отлично! По полтора узла идем». У Александра Антоновича просто слова другого нет. Кажется, папуасы гвинейские начнут его в котелке варить, так у него и для них найдется это словечко. И что же, скажите на милость, было вчера?! Никакого «отлично»… Штурман обеспокоился. После двух океанов, прошу заметить, обеспокоился. После месяца шторма в сороковых широтах обеспокоился, где мы с нашим плоским дном неизвестно каким чудом не перевернулись! И отчего же? Да просто ему есть что терять, Петр Васильевич. Он ведь не только летами старше нас всех на судне, и «дедом» его называют не по одной лишь этой причине. У Александра Антоновича заслуги перед Отечеством! Да к тому же такие, каковых другим за всю жизнь, быть может, собрать не получится — два кругосветных плавания, да еще полный переход как у нас теперь. Он вокруг мыса Горн пятый раз уже обходит. И что из этого вытекает? Из таких-то заслуг? Известно что: благодарность Отечества, награды, чины, пенсион и обеспеченное до конца лет семейство. Вот только после вчерашнего разговора в капитанской каюте все это становится зыбким — и пенсион, и семейство, и — внимание, Петр Васильевич! — даже самая свобода. То есть вместо наград и чинов теперь запросто можно несколько лет каторги получить… Странное, признайте, выходит уравнение. И согласитесь, что я не слишком преувеличил, когда о самоубийстве заговорил. В этом свете поведение той швейцарской рыбы, о которой давеча я вам рассказывал, выглядит самым что ни на есть разумным, ибо за жизнь свою надобно бороться. Услышьте меня, умоляю! Надобно и нам с вами взять меры против непредсказуемой судьбы.
— Это каким же образом? — прервал долгое и тяжелое свое молчание Казакевич.
— Самым естественным! — заспешил Ухтомский. — Вы, как старший офицер, берете «Байкал» под свою команду, после чего мы отправляемся, как и было официально заявлено, в Охотск. Там сдаем судно, сушею возвращаемся в Петербург, получаем заслуженные награды и живем себе дальше долго и счастливо.
— А Геннадий Иванович?
Лицо юнкера при этом вопросе ни на секунду не выразило замешательства, как будто он ожидал его с первой минуты разговора.
— А Геннадия Ивановича вы своим приказом берете под арест. Измена и самоуправство являются достаточным основанием, чтобы…
Ухтомский не успел договорить. Казакевич сделал к нему решительный шаг, схватил его за шею и гулко стукнул головой о переборку. Затем он стукнул его еще раз, и еще, но очевидно, этого ему показалось недостаточно, и он, освободив одну руку, потянулся за лежавшим на столе молотком. Краткого момента передышки хватило несчастному юнкеру на то, чтобы вырваться из ослабевшей хватки старшего офицера и юркнуть в полуоткрытую дверь. Забыв про молоток, лейтенант бросился за своей жертвой.
5 глава
— Я понял тебя, Петр Васильевич, — остановил гневный поток слов командир «Байкала». — Помолчи минуту, пожалуйста.
Провинившиеся офицеры стояли перед Невельским навытяжку у него в каюте. С палубы и откуда-то снизу, из трюма, доносились глухие звуки тяжелой погрузочной работы. Время от времени там что-то с уханьем падало, после чего долетали то команды, то брань. Кот Марсик сидел на капитанской койке и таращил свой единственный глаз на беспокойных людей.
— Дай мне подумать, Петр Васильевич, — сказал Невельской.
Слушая своего старшего офицера, он вспоминал назойливое поведение господина Семенова перед самым выходом из Кронштадта. Вездесущий помощник Льва Алексеевича Перовского без конца суетился, каждый день как на службу являясь на борт корабля, и уверял командира «Байкала», что в экипаже — и непременно в среде офицеров — должен быть человек Нессельроде.
— Да зачем? — сердился на него Невельской по причине постоянного и ненужного, как он был уверен, отвлечения от важнейших дел.
— Как зачем? — удивлялся в ответ господин Семенов. — Чтобы знать, во-первых, о ваших действиях и препятствовать им, во-вторых, сколько будет возможно.
Из того, о чем сбивчиво и яростно рассказал теперь Казакевич, следовало, что господин Семенов, не ошибался. Он и «мастеровых» своих привел на транспорт во многом по причине возможного противодействия этому скрытому до поры до времени инструменту графа Нессельроде. Во время стоянки в Англии, правда, именно с ними произошел конфуз, позволивший Невельскому считать, одного из «мастеровых» тем самым враждебным инструментом. Отпущенные с борта «Байкала» на прогулку в Лондон, они потеряли там своего товарища по фамилии Яковлев. Зайдя на минуту в какую-то лавку, он не показался оттуда ни через минуту, ни через две. Хозяин лавки объяснил его спутникам, что странный русский молча прошел мимо него к задней двери и без каких бы то ни было объяснений вышел на улицу через нее. «Мастеровые» тогда хотели выследить предателя, с каковой целью просили Невельского задержать выход в море, однако он им решительно отказал. Каждый день в этом походе ценность имел чрезвычайную, а уж коли Яковлев и был предатель, то, покинув «Байкал», он более не составлял для него угрозы.
Сам господин Семенов изначально склонялся к мысли, что подсадным человеком на судне является штурман Халезов. Кандидатуру его предложили в Российско-Американской компании, которой он служил верой и правдой уже много лет, и одного этого с лихвой хватило на дружный рой подозрений по его адресу. Все они, впрочем, испарились после исчезновения «мастерового» Яковлева в Лондоне, а искусный проход через два океана неведомым никому дотоле маршрутом, кардинально ускорившим прибытие «Байкала» на Камчатку, и вовсе делал из Александра Антоновича едва ли не
