— Значит, телеприсутствие для вас не новость, — заметил Лев.
— У нас, на Диком Западе, это называют «пойти подстричься», — ответила Флинн, сверкнув на него глазами. Она встала.
— Мы хотели показать тебе кое-что интересное, — сказал Лев.
Он повернулся за спиной у Недертона и пошел по коридору. Недертон смущенно улыбнулся Флинн и двинулся вслед за Львом, Тлен — за ним.
— Где ваши собаки? — спросила Флинн позади них. В узком коридоре ее голос прозвучал особенно громко.
— Наверху, — ответил Лев, обернувшись, когда она вошла в большую каюту.
Недертон смотрел, как Флинн все трогает: ведет пальцем по лакированному шпону. Постукивает костяшками пальцев по дверной ручке. Видимо, проверяет органы чувств периферали.
— Мне они понравились. Было видно, что не собаки, но из той же оперы. — Она коснулась черных штанов. — Почему от этой одежды такое чувство, будто ты в трениках?
— Она без швов, — ответила Тлен. — Наружные швы декоративные, дань традиции. То, что на тебе, сделали ассемблеры. Сразу целиком.
— Сфабили, — подытожила Флинн. — Не обижайся, но если у тебя не линзы, то что? Какая-то болезнь?
— Модификация. Своего рода визуальная шутка на тему мифического заболевания pupula duplex. Обычно его описывают как двойную радужку, но я выбрала буквальный вариант.
— И как при этом все выглядит?
— Я редко использую нижнюю пару. Она видит в инфракрасном диапазоне, что удобно в темноте.
— А ничего, что я все время спрашиваю? Я же тут ничего не знаю. Может, ты с ними родилась. Или у тебя такая секта. Откуда мне знать? А вот насчет бегающих тату я вроде как поняла.
— Спрашивай, конечно, — ответила Тлен.
— Где телефон, здесь? — Флинн подняла руки. — Я пыталась объяснить подруге.
— Я могу спросить у «Гермеса», — сказал Лев. — Впрочем, компоненты очень маленькие и распределены по телу. Я не смогу ответить, где мои, не сверившись с медицинской картой. У моего двоюродного брата часть как-то воспалилась, пришлось менять. В основании черепа. Хотя их могут вживить куда угодно. — Он оперся на край стола. — Хочешь посмотреть Лондон? Сейчас над домом вертолет, такой же, каким ты управляла для нас. Советую сесть.
— Можно, я им поуправляю?
— Позволь нам показать тебе виды, — с улыбкой проговорил Лев.
Флинн перевела взгляд на Тлен, потом на Недертона, сказала: «О’кей» — и села.
Тлен заняла другое кресло, Недертон встал рядом со Львом у края стола, радуясь, что не сидит на начальственном месте.
— Во второй раз это не было для тебя таким потрясением, — заметил он.
— Мне было невтерпеж попасть сюда снова, — ответила Флинн. — Только я не обязательно буду во все верить, о’кей?
— Разумеется, — ответил Лев.
Недертон поймал себя на том, что улыбается глупейшим образом. Тлен с усмешкой скосила на него двойные зрачки. Потом повернулась и заговорила с Флинн:
— Сейчас ты увидишь мою эмблему.
Флинн кивнула. Недертон тоже увидел эмблему Тлен. Следом появились эмблемы Льва и Флинн — последняя была без рисунка.
— Я открою трансляцию, — сказала Тлен. — Полное бинокулярное зрение.
Каюта сменилась туманным утренним Лондоном с птичьего полета. Остроугольные ледышки шардов торчали среди плотного лабиринта старых улочек, разреженных променадами, по которым Недертон катался в детстве, и густыми лесами на месте снесенных зданий, портивших городской ландшафт. Бледное солнце отражалось в стеклянном покрытии очищенных и выведенных на поверхность рек, Темзу испещряли плавучие острова, опять на каком-то другом месте: подводные лопасти перемещали их так, чтобы полнее использовать силу течения.
— Черт, — проговорила Флинн. Зрелище явно произвело на нее впечатление.
Тлен полетела к Хэмпстеду, куда родители в десять лет водили Недертона на день рождения одноклассника. Праздник проходил в керамической трубе под ажурной железной скамьей. Узкий тоннель освещали гирлянды цветных фонариков, мыши в забавных костюмчиках пели, танцевали и разыгрывали поединки на шпагах. Руки у его гомункула были грубые, полупрозрачные, примерно как у мусорщиков. Пока Недертон все это вспоминал, Тлен рассказывала Флинн о гидротурбинах, приводимых в движение восстановленными реками. Однако она обходила молчанием то, что было раньше, — ужасы, тьму.
Недертон кончиком языка провел по нёбу, выключил трансляцию и вернулся в гобиваген. Наблюдать за Флинн было куда интереснее.
— А где все? — спросила она. — Людей совсем нет.
— Это довольно сложно, — ровным голосом ответила Тлен, — но с такой высоты ты бы никого не разглядела.
— И машин почти нет, я еще раньше обратила внимание.
— Подлетаем к Сити, — сказала Тлен. — Чипсайд. Вот тебе и толпы.
Однако это не люди, подумал Недертон, наблюдая за лицом Флинн.
— Косплейная зона, — пояснил Лев. — Тысяча восемьсот шестьдесят седьмой. Нас бы оштрафовали за вертолет, если бы он не вуалировался или был слышен.
Недертон щелкнул языком по соответствующему участку нёба и вернул трансляцию Тлен. Они висели над утренним уличным затором: кебы, двуколки, ломовые телеги, все на конной тяге. У старших Зубовых, деда и отца, были собственные лошади, на которых они, по слухам, даже катались, хотя, разумеется, не в Чипсайде. В детстве мать водила его по здешним лавкам. Серебряная посуда, духи, шали с каймой, приспособления для вдыхания табака, толстые часы, оправленные в золото и серебро, мужские шляпы. Он дивился, как обильно лошади роняют навоз, который тут же сметали прыткие мальчишки, младше его. Такие же ненастоящие, как лошади, они тем не менее казались совершенно живыми и пугающими в том рвении, с которым, ругаясь на чем свет стоит, шаркали короткими щетками между ногами у лошадей. Люди в цилиндрах, про которых мама сказала, что это банкиры, поверенные, коммерсанты и биржевые маклеры, вернее, их симулякры, торопливо шагали под живописными вывесками: «Обувь», «Фарфор», «Кружево», «Страхование», «Стекольная мастерская». Вывески зачаровывали маленького Недертона, и он, идя за руку с матерью, в обязательной неудобной одежде, режущей под мышками, старался защелкать их все. Отчаянные мальчишки с криками «Разойдись!» бегом катили тачки и пропадали в темных дворах, откуда несло вонью, такой же аутентичной, как конский навоз. Мама для этих прогулок надевала коричневое платье с узким лифом и длинной, подметавшей мостовую широкой юбкой, узкий жакет и невероятную шляпку. Ей это все было совершенно неинтересно, она просто считала, что должна водить ребенка сюда, и, может быть, ее неприязнь еще усилилась в нем, превратившись с годами в стойкое отвращение.
— Ну надо же! — проговорила Флинн.
— Это ненастоящее, — сказал Недертон. — Разработано по архивным материалам. Среди тех, кого ты видишь, почти нет людей, а те, что есть, — туристы или школьники на уроке истории. Вечером иллюзия полнее.
По крайней мере, меньше раздражает, подумал он про себя.
— Лошади ненастоящие? — спросила Флинн.
— Да, — ответила Тлен. — Лошади теперь редки. С другими домашними животными у нас получилось лучше.
Пожалуйста, не начинай, взмолился про себя Недертон. Лев, наверное, подумал о том же, потому что сказал:
— Мы доставили тебя сюда, чтобы кое с кем познакомить.
Они начали снижаться.
Недертон увидел Лоубир, в юбке и
