— С кем, Динни?
— С Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена… Он был шафером Майкла…
— О! Но…
Динни обвела взглядом трёх остальных. Лицо отца невозмутимо, что вполне естественно, — он понятия не имеет об этом молодом человеке; тонкие черты её матери выражают вопрос и тревогу; Хьюберт, казалось, с трудом подавляет раздражение.
Наконец леди Черрел спросила:
— Динни, давно ты знакома с ним?
— Всего десять дней, но мы виделись ежедневно. Боюсь, что это любовь с первого взгляда, как и у тебя, Хьюберт. Мы помнили друг друга со свадьбы Майкла.
Хьюберт уставился в свою тарелку:
— Известно ли тебе, что он перешёл в мусульманство? По крайней мере, в Хартуме шли такие разговоры.
Динни кивнула.
— Неужели? — воскликнул генерал.
— В том-то и беда, сэр.
— Зачем он это сделал? Динни чуть не брякнула: "Не всё ли равно — ислам или христианство, если ты неверующий!" — но вовремя спохватилась. Вряд ли это было бы особенно лестной рекомендацией.
— Не понимаю людей, меняющих веру, — резко бросил генерал.
— Я вижу, что новость не вызвала особого восторга, — пробормотала Динни.
— До восторгов ли тут? Мы ведь его совсем не знаем, дорогая.
— Ты права, мама. Можно мне пригласить его сюда? Он в состоянии содержать семью, и тётя Эм говорит, что у его брата не будет потомства.
— Динни! — остановил её генерал.
— Я шучу, дорогой.
— Но он же вроде бедуина: вечно кочует, а это уже не шутки, — отозвался Хьюберт.
— Кочевать можно и вдвоём, Хьюберт.
— Ты всегда говорила, что тебе тяжело даже на время уезжать из Кондафорда.
— Я помню, как ты говорил, Хьюберт, что не видишь ничего хорошего в браке. Я уверена, что в своё время и вы с отцом, мама, говорили то же самое. Но разве вы утверждали это потом?
— Злючка! — отпарировала Джин, и это простое слово положило конец сцене.
Однако перед сном Динни зашла к матери и снова спросила:
— Значит, я могу пригласить Уилфрида?
— Разумеется, и когда захочешь. Мы будем рады познакомиться с ним.
— Я понимаю, мама, этот удар последовал слишком быстро за браком Клер. Но вы же знали, что рано или поздно я уйду от вас.
Леди Черрел вздохнула:
— Догадывались.
— Я забыла сказать, что он поэт, и притом настоящий.
— Поэт? — переспросила её мать, словно не хватало только этого штриха, чтобы довершить её опасения.
— В Вестминстерском аббатстве немало поэтов. Но не беспокойся, он туда не попадёт.
— Различие в религии — очень серьёзное обстоятельство, Динни, особенно когда дело касается детей.
— Почему, мама? Говорить о религиозных убеждениях человека, пока он не стал взрослым, просто смешно. Кроме того, к тому времени, когда подрастут мои дети, если они у меня будут, вопрос станет чисто академическим.
— Динни!
— Он уже почти стал им, если не считать узких религиозно настроенных кругов. Для нормальных людей религия все больше превращается в этическую проблему.
— Я слишком мало знаю, чтобы судить об этом, да и ты тоже.
— Мамочка, милая, погладь меня по голове.
— Ох, Динни, как мне хочется думать, что ты сделала разумный выбор!
— Не я, а меня выбрали, мама.
Динни чувствовала, что вряд ли успокоила мать таким способом, но, не зная другого, поцеловала её на сон грядущий и ушла.
У себя в комнате она села и написала:
"Кондафорд. Пятница.
Дорогой мой,
Это бесспорно и безоговорочно первое любовное письмо в моей жизни, поэтому я едва ли сумею выразить мои чувства. По-моему, будет довольно, если я просто скажу: "Люблю тебя". Я объявила родным радостную весть. Она, естественно, заставила их призадуматься и пробудила в них желание поскорее тебя увидеть. Когда ты приедешь? Если ты будешь со мной, вся эта история перестанет мне казаться только прекрасным сном наяву. Жизнь у нас здесь простая. Мы, пожалуй, не стали бы жить на широкую ногу, даже если бы на это были средства. Три горничные, шофёр и два егеря — вот и вся наша прислуга. Я думаю, что моя мать тебе понравится, и не думаю, что ты сойдёшься с моим отцом и братом, хотя, надеюсь, его жена Джин расшевелит твоё поэтическое воображение: она удивительно яркая женщина. Сам же Кондафорд тебе полюбится, — в этом я уверена. Тут чувствуется подлинная старина. У нас можно поездить верхом; мы с тобой будем бродить и болтать, и я покажу тебе все мои любимые уголки и местечки. Погода, надеюсь, будет хорошая, — ведь ты так любишь солнце. Здесь для меня сейчас пасмурен каждый день, с тобой же любой станет погожим. Комната, которая тебе предназначена, — на отлёте; в ней царит прямо-таки неземная тишина. К ней ведут пять веерообразных ступеней, и называется она комнатой священника, потому что в ней был замурован Энтони Черрел, брат Джилберта, владевшего Кондафордом при Елизавете. Пищу ему Доставляли в корзинке, которую на верёвке спускали ночью к его окну. Он был священник и видный католик, а Джилберт, хотя и перешёл в протестантство, любил брата больше, чем религию, как и подобает порядочному человеку. Энтони скрывался там три месяца, а потом, однажды ночью, брат разобрал стену, переправил его через весь остров до самой Бьюли-ривер и посадил на флюгер. Стену, чтобы не вызвать подозрений, восстановили, и окончательно снёс её лишь мой прадед, последний из нашего рода, кто располагал более или менее значительными средствами. Стена действовала ему на нервы, и он с ней быстро разделался. Внизу, под ступенями, есть ванная. Окно, разумеется, расширили, и вид из него изумительный, особенно сейчас, когда цветут сирень и яблони. У меня самой (если тебе это интересно) комната узкая и похожа на келью, но выходит она прямо на луга и холмы, за которыми виден лес. Я живу в ней с семи лет и не променяю ни на какую другую, пока ты не подаришь мне … на радость и на утешенье
Свет звёзд по ночам, по утрам птичье пеньё. Я склонна считать маленького «Стивенсона» своим любимым стихотворением; как видишь, во мне тоже есть что-то от кочевницы, хотя по натуре я домоседка. Между прочим, мой отец глубоко чувствует природу, любит животных, птиц и деревья. Мне кажется, большинство военных похожи на него, как это ни странно. Но, разумеется, они воспринимают лишь видимую и познаваемую, а не эстетическую сторону природы. Они усматривают в фантазии лишь проявление известной ненормальности. Я подумывала, не подсунуть ли нашим книжку твоих стихов, но решила, что, в общем, не стоит: они могут понять тебя слишком буквально. Человек всегда больше располагает к себе, чем его произведения. Уснуть не надеюсь, — сегодня, в первый раз с сотворения мира, я не видела тебя. Спокойной ночи, дорогой мой, желаю счастья и целую.
Твоя Динни.
P.S. Для тебя выбрана фотография, на которой я больше всего похожа на ангела, то
