— Как!
— Они об этом не пишут, но просят успокоить тебя.
— Не понимаю юристов, — буркнул генерал. — Но раз они так говорят, значит, всё в порядке. Очень рад, — я ведь и в самом деле беспокоился.
— Ещё бы, дорогой! Налить кофе?
Но Динни всё же не перестала доискиваться смысла этого загадочного письма. Может быть, Джерри Корвен сделал какой-то промах, благодаря которому защита вынудила его пойти на соглашение? Кроме того, существует лицо, именуемое "королевским проктором" и наделённое правом кассировать постановление суда. Или здесь что-нибудь другое?
Первой мыслью Динни было поехать к Тони Круму, но девушка отказалась от неё из боязни, что он начнёт задавать вопросы, и вместо этого написала ему и Клер. Однако чем больше она вдумывалась в письмо поверенного, тем больше убеждалась, что должна увидеться с "очень молодым" Роджером. Что-то в глубине души не давало ей покоя. Поэтому она условилась с адвокатом, что тот встретится с ней в кафе около Британского музея по пути домой из Сити, и прямо с поезда отправилась туда. Кафе было стильное, явно претендовавшее, насколько это возможно в здании времён Регентства, на сходство с теми кофейнями, в которых когда-то бывали Босуэл и Джонсон. Пол в нём, правда, песком не посыпали, но выглядел он так, как будто был им посыпан. Длинных глиняных трубок посетителю не предлагалось, но к его услугам имелись длинные мундштуки из папье-маше. Мебель была деревянная, освещение слабое. Поскольку выяснить, какое платье носила в те времена прислуга, не удалось, одежда официантов была цвета морской воды. На стенах, отделанных панелями с Тоттенхем-корд-род, были развешаны виды старинных постоялых дворов. Немногочисленные посетители пили чай и курили сигареты. Ни один из них не прибегал к длинному мундштуку. Почти сразу вслед за Динни, прихрамывая, вошёл "очень молодой" Роджер со своим обычным видом человека, который стал не тем, чем должен был стать; он обнажил свою тускло-песочную голову, и улыбка осветила его массивный подбородок.
— Китайский или индийский? — спросила Динни.
— То же, что и вы.
— Тогда, пожалуйста, две чашки кофе со сдобными булочками.
— Сдобные булочки! Да это же настоящий пир! Смотрите, какие старинные медные грелки, мисс Черрел. Интересно, продаются они или нет?
— Вы коллекционер?
— От случая к случаю. Нет смысла жить в доме времён королевы Анны, если не можешь хоть немного его украсить.
— А ваша жена это одобряет?
— Нет, ей по душе только модные новшества, бридж и гольф. А у меня руки сами прилипают к старинному серебру.
— У меня тоже, — отозвалась Динни. — Ваше письмо принесло нам всем большое облегчение. Неужели никому из нас в самом деле не нужно платить?
— Да, в самом деле.
Девушка обдумала следующий вопрос, поглядывая на "очень молодого" Роджера сквозь приспущенные ресницы. При всех своих эстетических устремлениях он казался ей на редкость практичным.
— Скажите по секрету, мистер Форсайт, как вам удалось все устроить?
Не причастен ли к этому мой зять?
"Очень молодой" Роджер положил руку на сердце:
— "Язык Форсайта — клад его", смотри "Мармион". Но вам нечего беспокоиться.
— Не могу быть спокойной, пока не узнаю, что он не приложил к этому руку.
— Тогда всё в порядке. Корвен тут ни при чём.
Динни молча съела булочку, потом завела разговор о старинном серебре. "Очень молодой" Роджер разразился целой лекцией о различных его марках и обещал сделать из девушки знатока, если она когда-нибудь соберётся и проведёт у него конец недели.
Расстались они сердечно, и Динни поехала к дяде Эдриену, хотя в глубине души продолжала испытывать какую-то неловкость. В последние дни стало тепло, и деревья оделись пышной листвой. В сквере на площади, где квартировал Эдриен, было так тихо и зелено, словно там прогуливались не люди, а духи. Дома у дяди никого не оказалось.
— Но мистер Черрел обязательно будет к шести, мисс, — уверила девушку горничная.
Динни ждала Эдриена в маленькой комнатке с панелями, полной книг, трубок, фотографий Дианы и обоих детей Ферза. Старый колли составил ей компанию, и девушка сидела, прислушиваясь к шуму лондонских улиц, врывавшемуся сюда через открытое окно. Когда вошёл Эдриен, она почёсывала собаку за ушами.
— Ну, Динни, вот всё и кончилось. Надеюсь, теперь тебе полегче?
Динни протянула ему письмо:
— Мне известно, что Джерри Корвен тут ни при чём. Но вы ведь знаете Юстейса Дорнфорда! Я хочу, чтобы вы потихоньку выпытали у него, не он ли уплатил издержки.
Эдриен пощипал бородку:
— Вряд ли он скажет.
— Кто-то же их уплатил, а кроме него — больше некому. Самой мне идти к нему не хочется.
Эдриен пристально поглядел на племянницу. Лицо у него было серьёзное и задумчивое.
— Задача нелёгкая, Динни, но я попытаюсь. А что же будет с нашей парочкой?
— Не знаю. Они тоже. Никто не знает.
— Как восприняли процесс твои родители?
— Ужасно рады, что все наконец позади. Теперь это больше их не интересует. Дядя, милый, сообщите мне поскорее, если что-нибудь узнаете, хорошо?
— Разумеется, дорогая. Но боюсь, что попытка будет напрасной.
Динни отправилась на Мелтон-Мьюз и столкнулась с сестрой на пороге её дома. Щеки Клер пылали, в каждом движении и во всём её облике чувствовалась нервозность.
— Я пригласила Тони Крума приехать сегодня вечером, — объявила она, когда Динни уже прощалась, спеша на поезд. — Долги надо платить.
— О! — только и смогла выдавить Динни.
Слова сестры не выходили у неё из головы и в автобусе по дороге на Пэддингтонский вокзал, и в буфете, где она съела сандвич, и в вагоне кондафордского поезда. Долги надо платить! Это первое условие самоуважения. А что делать, если судебные издержки покрыл Дорнфорд? Так ли уж драгоценна её особа? Она отдала Уилфриду все — сердце, надежды, желания. Если Дорнфорда устраивает то, что осталось, — почему бы и нет? Девушка перестала думать о себе и вернулась к мыслям о сестре. Та, наверно, уже расплатилась. Кто нарушил закон однажды, тот должен нарушать его и впредь. И всё-таки как легко за несколько минут погубить своё будущее!
Девушка сидела не шевелясь, а поезд с грохотом летел навстречу сгущавшимся сумеркам.
XXXV
Неделя, которую Тоци Крум провёл в своём перестроенном коттедже, была ужасна. Показания Корвена на повторном допросе словно выжгли ему душу, и опровержение Клер не смягчило ожога. Молодой человек был склонен к старомодной ревности. Он, конечно, знал, что жена обязана не уклоняться от супружеских объятий; но особые обстоятельства и душевное состояние, в котором пребывала Клер, придавали всему эпизоду нечистоплотный, более того — чудовищный характер. А то, что Тони пришлось давать показания сразу же вслед за таким жестоким ударом, ещё больше растравило его рану. Человек прискорбно непоследователен в вопросах пола: Тони сознавал, что он не вправе ревновать, но легче ему от этого не становилось. И теперь,
