Женившись на принцессе Софье, Иван велел поместить на свое знамя греческого двуглавого орла, а в центре на щите поместил фигуру дракона и святого Георгия, которые раньше изображались на флаге Москвы; и эта эмблема, сменив три треугольника – древний герб великих киевских князей, стала с тех пор официальным гербом Российской империи.
После окончания своей первой войны в 1469 году Иван в течение шести лет регулярно выплачивал дань Дешт-и-Кипчаку; но когда Софья узнала, что монгольские военачальники по договору живут прямо в царском дворце, где пристально наблюдают за каждым его действием и решением; увидев, как ее супруг стоит перед ними с непокрытой головой, и услышав об унизительных церемониях и оскорбительной позе, которую он должен был принимать, выслушивая ханских послов, которые вскоре после ее свадьбы с царем явились собрать дань, Софья с негодованием сказала ему, что, оказывается, вышла замуж за татарского раба. Жестоко уязвленный ее упреком, в то время когда его государство полнилось недовольными и обездоленными людьми, которые, разочаровавшись в своих былых надеждах, возлагавшихся на царя в начале его правления, и осуждая вялую и осторожную политику своего монарха, громко роптали против его неспособности воспользоваться благоприятным моментом и вслед за своими казанскими победами избавить народ от позорного и невыносимого ярма, Иван пообещал Софье освободить по крайней мере Кремль от присутствия тиранов и в исполнение обещания направил официальное посольство в Сарай, через которое сообщил Ахмаду, что царице было видение свыше, что нужно разрушить ту часть дворца, где проживали монгольские посланцы, и построить на этом месте храм во славу Всевышнего. Он добавил, что если хан любезно разрешит Софье исполнить Божью волю, то он предоставит ханским сановникам другое подходящее жилье; но когда Ахмад на это согласился и здание снесли, взамен татарам не предоставили никакого иного места жительства, и они с негодованием покинули Москву. Так как у хана возникли разногласия с его союзниками в Польше, он не смог пока что отомстить за это вероломство; а в следующем году, когда его посланники прибыли в Москву за данью, царь велел всех их казнить и послал сказать их господину, что время рабства прошло. Об этом сразу же стало известно в народе, и москвичи предались самому безумному ликованию; портрет Ахмада привязали к лошадиному хвосту, протащили по улицам и бросили в воду реки Москвы; кресты на церквях, которые монголы увенчали позолоченными полумесяцами после завоевания Руси, теперь были подняты над символом мусульманской веры; однако их радость прервало известие о том, что татары собирают все свои войска в последнем и отчаянном усилии сохранить свою власть в Европе и, объединившись с внушительной армией поляков, готовятся идти на Русь.
Новгород только что пал после семилетней войны, и взятая там добыча обогатила сокровищницу царя: армия, хорошо снаряженная, обеспеченная всем необходимым, воодушевленная своими победами на севере, теперь могла встретить недруга лицом к лицу; крымский хан в союзе с Москвой отправился к ней на помощь в Литве; но Ивану, хотя он и вступил в противостояние, по-видимому, всегда не хватало самообладания и мужества; опасаясь потерять все из-за преждевременного удара, он был охвачен внезапным приступом страха и нерешительности, когда он осознал, какую поднял бурю и что она вот-вот обрушится, как ему представлялось, прямо на его голову. Царицу для пущей безопасности он отправил в Белозерский монастырь, а сам бы охотно засел в укрепленной столице и договорился бы о перемирии с врагом, но отступать уже было поздно. Казалось, вся Россия взяла в руки оружие, чтобы вступить в смертельную борьбу; и крестьяне с топорами, и дворяне с луками спешили навстречу вражеской конницы; и царевич, который командовал передовыми московскими силами на Оке, откуда Иван в спешке отступил к Москве, и был готов решительной обороной ответить на все попытки монголов переправиться через реку, отказался подчиниться категорическому приказу отца оставить свои позиции и вернуться. Взволнованный народ обвинял своего государя в низкой трусости, за чем неизбежно последовал бы мятеж, если бы Иван вовремя не прислушался к дружественному голосу и предостережению церкви. «Когда такие тьмы народа погибли и церкви Божии разорены и осквернены, кто настолько каменносердечен, что не восплачется о их погибели! – восклицает святой отец, обращаясь к своему государю, который с тревогой осведомился, нельзя ли еще о чем-то договориться. – Устрашись же и ты, о пастырь – не с тебя ли взыщет Бог кровь их, согласно словам пророка? И куда ты надеешься убежать и где воцариться, погубив врученное тебе Богом стадо? Слышишь, что пророк говорит: «Если вознесешься, как орел, и даже если посреди звезд гнездо совьешь, то и оттуда свергну тебя, говорит Господь»… Не слушай же, государь, тех, кто хочет твою честь в бесчестье и славу в бесславье превратить, и чтобы стал ты изгнанником и предателем христиан назывался»[246]. Уважаемый епископ Ростовский Вассиан смело обратился с письменным увещеванием к царю, в котором среди прочих доводов приводит и такой: «Ты боишься смерти, но ведь ты не бессмертен! Ни человек, ни птица, ни зверь не избегнут смертного приговора. Если боишься, то передай своих воинов мне. Я хотя и стар, но не пощажу себя, не отвращу лица своего, когда придется стать против татар»[247].
Стыдясь своей нерешительности, вызвавшей столь унизительные упреки, Иван вернулся в лагерь на Оке, к которой подступали хорошо вооруженные и опытные татарские войска под командованием Ахмада; однако их авангарду, двигавшемуся в нескольких верстах перед основной армией, суждено было исправить бесчестье и медлительность Ивана и обратить ход и судьбу кампании в пользу Москвы и царя. Быстрым броском по степям эскадроны под началом звенигородского воеводы и царевича, с отрядом татар под командованием их крымского союзника сумели ускользнуть от бдительного ока врага, проникли в самое сердце Дешт-и-Кипчака, взяли город Сарай, который разрушили до основания, и поспешно вернулись к своим границам, прежде чем монголы
