Францисканец благословил бы его.
А парень в коричневой рубашке отправил бы его в газовую камеру.
А школьница в коричневой форме покраснела бы и сказала, что никогда бы его не поцеловала.
Коричневый – серьезен, галереи моего детства были коричневыми. Хелен Лессор сидит на коричневом вельветовом диване в галерее Боз-ар[60], она выглядит как Джакометти, нарисованный Эндрю Уайетом, на ней коричневые туфли, коричневые шерстяные носки и коричневая практичная одежда, она больше похожа на классную даму. На стенах позади нее – Ауэрбах и Эйчсон, и эксцентричный Фрэнсис Бэкон. Именно в эту галерею я пришел школьником, у меня перехватило дыхание, пока я поднимался по ступеням, приключение в настоящем мире взрослых. Я думаю, Хелен поняла, как я нервничаю, и сделала все, чтобы я почувствовал себя как дома. Искусство в те времена было не таким уж важным делом, галерей было мало, никаких цветных приложений, книг для журнальных столиков, и никакого художественного рынка. Оно было куда более домашним, и все знали друг друга.
Коричневый пчелиный воск. Вылизанные и отполированные казенные помещения. Паркет, латунь, позолота и красное дерево. Скамьи из красного дерева. Огромные слащавые картины, тяжелые золотые рамы, все второсортное. Милле, чей талант едва пережил его тридцатилетие. Пастельные девы Мура в греческих драпировках, жеманные мраморные героини Альма-Тадемы. Мы идем через галереи XXI и XXII, тяжелые римские цифры над дверьми, и, наконец, приходим в комнату, переделанную из хранилища, с белыми стенами, которые уже посерели от пренебрежения к англичанам двадцатого столетия. Вот бедный малыш Гилман с его печальной маленькой леди, пьющей чай PG Tips [61] среди унылости Камден-Тауна. Здесь нет и в помине Стенли Спенсера и его обнаженных автопортретов; после всех этих налетов полиции на книжные магазины и театры они нам не нужны в нашей галерее. Вот желто-зеленый Сазерленд с его древесными корнями, перекрученными в агонии, которые выглядят как увеличенная деталь «Наемного пастуха», труба церковной башни Саффолка коптит небо. Бог мой, вот один из оранжевых боссов Фрэнсиса Бэкона! Прошло тридцать лет, а ничего не изменилось, разве что викторианские картины стали даже еще безобразнее, чем во времена моей юности.
История о маленьком коричневом мишке. Когда Икар упал с небес, Феб Аполлон выжег Аркадию дотла. Он немного разнервничался. И Юпитер, как Джордж Буш во Флориде, производил осмотр повреждений, подсчитывая ущерб. И тут он положил глаз на нимфу, одну из этих целомудренных девочек Дианы. Юпитер возжелал ее, изменил свой облик – прикинулся богиней луны и совсем не галантно изнасиловал ее… он не позаботился о том, чтобы узнать ее имя, а звали ее Каллисто. Она сделала все что могла, чтобы уклониться от его ухаживаний, но у нее ничего не вышло. А затем бедную Каллисто (боже, для нее настали плохие времена) стала мучить Диана, которая обнаружила ее позор, когда они купались голышом.
В общем, со всем этим бардаком решил разобраться целый вагон британских социальных работников. Каждого волновала девственность Каллисто, даже волосатых коричневых пролетариев-сатиров. Но им это было не по чину. Однако суд по делу Каллисто еще не завершился. Юнона раскрыла шалости своего мужа и утроила страдания, превратив бедную Каллисто в маленького коричневого мишку Тедди. И все ее пышные формы оказались покрыты толстой коричневой шерстью, с которой не могла справиться никакая эпиляция, а лицо, с которым ее могли взять в Трою или в Голливуд, превратилось в морду с маленькими острыми зубками. Шли годы, а бедная Каллисто пряталась в лесу, пока о нее не споткнулся охотник, оказавшийся ее сыном (не слишком ли это сложно?). Он собирался убить ее и принести домой как охотничий трофей, но тут вмешался Юпитер и превратил ее в звезды Большой Медведицы, и она засияла, как бриллианты.
Ее история почти так же запутана, как и история Мэрилин Монро. Ибо бриллианты и звездный статус – лучшие друзья девушек. Кавалли положил эту историю на музыку в Венеции в конце семнадцатого века. В его опере есть все: красота; лесбийская связь; изнасилование; полное отсутствие понимания; ревность; и маленький коричневый мишка. И она учит нас, что богатые и сильные, такие, как Джордж Буш, всегда несут беспорядок, а богов, как и миссис Тэтчер, не волнуют те несчастья, причиной которых они стали.
Самая робкая из коричневых картин – это маленькая Мадонна, не больше книги, в черепаховой раме, которая висит в тихом уголке Национальной галереи. Она была нарисована в 1480-х Гертгеном тот Синт Янсом, и ее легко пропустить. Вы увидите очень немного, если не остановитесь и не вглядитесь в ее сумрак. «Рождество в Ночи» – это чудо, потому что до этого момента оно обычно изображалось при солнечном свете, в дневных цветах. Гертген использует смесь темно-желтого и розового для тел и нежный букет оттенков коричневого.
Свет здесь – это духовный свет, который исходит едва видимыми лучами от ребенка в яслях, у чьей головы собрался сонм плотненьких ангелочков с волосами в стиле прерафаэлитов. Внизу у яслей голубая мантия Мадонны превращается в чернильно-синюю ночную тьму; небо, которое видно через дверь хлева, того же цвета. Вдалеке едва угадывается тень пастуха со стадом металлически-серых овец. Над ними парит ангел Гавриил в ангельской и призрачной белизне. А тем временем внизу вол и осел, почти неразличимые в тени, поклоняются младенцу. Гертгену удалось великолепно передать ночные цвета – я не видел подобного на других картинах, это невозможно воспроизвести на фотографии, хотя этого можно было бы достичь в кино, но за свет пришлось бы заплатить целое состояние, чтобы добиться нужного эффекта. Это цвет ночи в Хэмпстеде. Деревья становятся чернильными. Белая луна сияет, как ангел. Трава призрачно-коричневая. Серебряные березы цвета белого мела, и все силуэты растворяются в тени.
Желтая угроза
Прошла сотня лет с тех пор, как в Нью-Йорке изобрели желтую прессу; подстрекающая к войне и разжигающая ксенофобию, она вытягивает желтые монетки из ваших карманов. Она наставляет культуре рога. Бредовая, предательская, свихнувшаяся.
Зловонное дыхание болезненного желтопузого труса [62] обжигает виселицу желтой лихорадкой. Предательство – кислород для этой бесовщины. Он заколет вас в спину. Желтопузый трус посылает в воздух желчный поцелуй, вонь от гноя слепит глаза. Зло расплывается в желтой желчи. Самоубийство от зависти. Яд в желтых змеиных глазах. Он ползет по гнилому яблоку Евы, словно оса. Он жалит вас в рот. Его дьявольские легионы жужжат и хихикают в клубах иприта. Они обоссут вас с ног до головы. Острые обнаженные клыки в пятнах никотина.
В детстве я боялся одуванчиков. Стоило мне
