Супружеская пара
Дела идут так плохо, что я порой, если в конторе выкраивается время, беру сумку с образцами и сам лично навещаю клиентов. В том числе я уже давно собирался зайти к Н., с которым у меня прежде были тесные деловые связи, в прошлом году по непонятным для меня причинам почти разорвавшиеся. Для таких разрывов, собственно, и не надо особых причин, при сегодняшних неустойчивых связях часто решает пустяк, настроение, и такой же пустяк — одно слово — может все снова привести в порядок. Правда, навещать Н. довольно хлопотно, он старый человек, в последнее время много болеет, и, хотя до сих пор еще держит в своих руках все дела, в магазине больше не появляется; чтобы с ним поговорить, надо идти к нему на квартиру, а с таким визитом спешить не хочется.
Но вчера вечером после шести я все-таки отправился; время было неподходящее, но к этому вопросу надо было подходить не со светской, а с деловой точки зрения. Мне повезло; Н. был дома; он только что, как мне сказали в прихожей, вернулся со своей женой с прогулки и зашел в комнату к своему сыну, который заболел и лежит в постели. Меня пригласили войти, я сначала колебался, но затем желание как можно быстрее покончить с этим неприятным визитом пересилило, и я как был — в пальто, шляпе и с сумкой с образцами в руках, прошел через темную комнату в другую, освещенную матовым светом, где собралось небольшое общество.
Вероятно, инстинктивно мой взгляд упал сразу на одного, слишком хорошо мне знакомого, торгового агента, который отчасти был моим конкурентом. Он втерся сюда еще раньше меня и удобно расположился у постели больного, словно врач; он величественно восседал в шикарном, широко распахнутом пальто, наглость его была непревзойденной, нечто подобное, вероятно, чувствовал и больной, который лежал со слегка покрасневшими от температуры щеками и время от времени на него поглядывал. Сын Н., кстати, был уже не молод, в моем примерно возрасте, с короткой, несколько запущенной за время болезни бородкой. Старый Н., большой широкоплечий человек, но из-за долгой болезни довольно сильно похудевший, согнутый, держащийся неуверенно, все еще стоял, как вошел с прогулки, в шубе и что-то неразборчивое говорил своему сыну. Его жена, маленькая, слабенькая, но чрезвычайно живая, — правда, она суетилась только вокруг него, а всех нас просто не замечала, — была занята тем, что стаскивала с Н. шубу, что из-за разницы в их росте было не так легко, но наконец все-таки удалось ей. Главная трудность состояла в том, что Н. был очень нетерпелив и беспокойно шарил руками в поисках кресла, которое его жена, после того как шуба была снята, быстро ему пододвинула. Она сама взяла шубу, под которой почти исчезла, и вынесла ее.
Наконец мне показалось, что наступил мой час, вернее, он не наступил и вообще, вероятно, здесь никогда бы не наступил; если я хотел что-либо сказать, это надо было сделать немедленно, поскольку я чувствовал, что обстановка для делового разговора может лишь ухудшиться, а сидеть здесь вечно, как это, вероятно, собирался сделать агент, было не по мне; кстати, я не собирался обращать на него ни малейшего внимания. Итак, я не долго думая начал объяснять свое дело, хоть я и заметил, что господину Н. в этот момент как раз хотелось поговорить со своим сыном. К несчастью, у меня есть привычка — если я прихожу в некоторое волнение во время разговоpa, — а это происходит очень быстро, и в этой комнате, где лежал больной, это произошло еще быстрее обычного, — вставать и, произнося монолог, расхаживать взад-вперед. В собственной конторе это вполне уместно, но в чужой квартире довольно неловко. Но я не мог сдержаться, тем более что мне не хватало привычной сигареты. Что ж, скверные привычки есть у каждого, мои еще вполне приемлемы по сравнению с привычками агента. Ну как можно, например, отнестись к тому, что свою шляпу, которую он держит на колене и возит по нему медленно туда-сюда, он вдруг совершенно неожиданно водружает на голову, правда, тотчас же ее снимает, делая вид, будто это произошло случайно, но повторяет время от времени это движение. Подобное поведение просто недопустимо. Мне оно не мешает, поскольку я хожу взад-вперед, целиком поглощенный своей речью, но ведь есть люди, которых эти фокусы со шляпой могут совершенно вывести из себя. Но, увлеченный своим монологом, я не обращаю внимания не только на такие помехи, но и вообще ни на кого, я хоть и вижу, что происходит, но, пока не кончу или пока не услышу возражений, ничего вокруг не замечаю. Так, например, я прекрасно видел, что Н. мало что воспринимает; положив локти на ручки кресла, он нетерпеливо вертелся в разные стороны, но смотрел не на меня, а как-то бессмысленно в пустоту, и его лицо казалось таким безучастным, словно ни звуки моей речи, ни даже само мое присутствие не доходит до него. Я видел, что это болезненное поведение внушает мне мало надежды, но все-таки продолжал говорить, словно я все же надеялся с помощью своих слов, своих выгодных предложений — я сам испугался тех признаний, которые я делал, признаний, которых никто не требовал, — в конце концов все уладить. Определенное удовлетворение я испытывал и
