Вскоре телега уже мчалась прочь, оставляя за собой пылевой шлейф, а Тобиус двигался по обочине дороги в противоположном направлении, ему надо было немного вернуться назад, сойти на побочную дорогу и направиться к деревне. Как и в прежние времена, шаг магистра был широк и скор, он мог так идти весь день, останавливаясь лишь на быструю трапезу в теньке либо на оправление естественных нужд, благо выносливости Тобиусу было не занимать. Волшебник мерил свой неожиданный путь шаг за шагом, вдыхая запах нарождающегося зноя, полевого разнотравья и обдумывая мысли не самые радостные и не самые легкие.
Прошлой ночью, расположившись на оплаченной скамейке, он видел сон, а точнее, кошмар, в котором, как в поганом ведьмовском котле, бурлили его страхи, помешиваемые усердием Шепчущего. Началось, как часто это бывало, с темноты, которую живой кровоточащей раной рассекала красная комета. Тобиус ненавидел эту вестницу бед, взошедшую на небосвод без малого десять лет тому назад в очень памятный для него день. Она напоминала магу о том, что он пережил, чего это ему стоило, и что произошли события, объяснения которым до сих пор не появилось. Тогда Тобиус, как он сам верил, пробился в Астрал. Первым за тысячи лет оказался связанным с величайшим источником магической силы из всех возможных, что и пугало, и воодушевляло одновременно. О том он никому так и не рассказал, отчасти боясь быть принятым за безумца, отчасти потому, что если бы ему поверили, волшебник мог до конца жизни лишиться свободы и стать подопытной крысой для старших магов. Никто из них и не вспомнил бы о ценности свободы воли, если бы на кону стоял Астрал.
Вслед за кометой пришел иной образ: чудовище, не человек и не дракон, а нечто человекоподобное с драконьей головой, укрытое алой чешуей и сверкающее янтарем очей. Оно наполнило мрак черным пламенем, хотя как такое возможно, Тобиус не взялся бы объяснить, — а после огромные челюсти сомкнулись. Волшебник попал в железный мешок, раскаленный докрасна, и там, в озере кипящей ртути, он вновь увидел Ворону. Райла протягивала к нему изрезанные руки, из ее глаз текла ртуть, а изо рта — кровь.
А потом кто-то ударил его в спину с криком: "Не смей поддаваться! Не позволяй им властвовать в твоих снах!"
Проснувшись в поту, белый от ужаса и с сердцем, рвущимся из груди, он долго не мог прийти в себя, а потом, когда самообладание вернулось, принялся глушить обрывки ночного кошмара едой, питьем и музыкой. Тогда он пошел бы на все, лишь бы не чувствовать и не слышать… чего? Райла не проронила ни звука в этом кошмаре, все заглушал рокот железного мешка, в котором кипело ртутное озеро. Но Тобиус знал, что она молила о помощи.
Шествуя по аккуратной дороге, размеченной колеями от тележных колес, а также местами удобренной овцами и коровами, волшебник невольно думал о том, чем же он тут занимается. Случайно услышав историю, рассказанную тем пейзаном, он поддался импульсу и свернул с большака. При том что посланцы Радована Карапсуа давно должны были встретиться с агентами Тайного кабинета в Парс-де-ре-Нале, при том, что время не терпело, он опрометчиво позволил себе отвлечься от миссии, даже не стараясь ответить на вопрос "зачем?". Собственно, ответ и не был нужен, он был нежеланен.
С тех пор как Тобиус лишился Путеводной Нити, он блуждал в потемках своей жизни, будто собака, лишившаяся хозяина и больше не знающая, как ей быть с обрушившимся укладом мироздания. Сначала его поступками руководил страх, он бежал и прятался, раненый и дрожащий, слишком испуганный, чтобы спать, а потому падающий в обмороки от изнеможения то там, то тут. Потом, устроившись в Пьянокамне и зализав раны, он почувствовал, что страх отпускает его… в отличие от боли, которая словно дала клятву верности и осталась рядом. Боль искалеченного тела породила ненависть, которая усиливала жажду мщения. Глупо мотыльку пытаться отомстить дракону, глупо до смерти, но что делать, если злой огонь лижет изнутри грудь и живот, яростно ревет в ушах и не дает покоя? Теперь серый магистр шел по своей странной жизни, ведомый лишь лютой ненавистью и желанием отомстить обидчику. Мысль о том, что лишь это и осталось ему, лишь эта мрачная, горькая и лишенная всякого благородства доля пугала Тобиуса не меньше, чем ночные ужасы, подаренные Шепчущим. Дабы преодолеть страх, волшебник пытался найти что-то еще, что-то, что должно было остаться от прошлой жизни, в которой он считал своим долгом… нет, своим призванием, служение людям.
Нельзя проходить мимо тех, кто взывает о помощи, думал Тобиус, коли можешь попытаться сделать хоть что-то, иначе им останется только отчаяние. А он достаточно распробовал вкус отчаяния, чтобы никому такого не желать.
Справившись о правильности своего направления у пастуха, приглядывавшего за коровьим стадом, Тобиус вскоре уже мог видеть приближающуюся деревню Шем-ду-Махгритэ, чье название в переводе с архаддирского означало Ромашковое Поле. Пасторальная местность вокруг была живописна: изумрудные луга, густой лес, начинавшийся в отдалении, чистое озеро, через которое протекала река, также делившая поселение на две части, обширные пастбища и засеянные поля. Нигде, впрочем, не наблюдалось особого засилья ромашек. Деревня Шем-ду-Махгритэ явно стояла на этом месте не первый век, она была одета в камень и потемневший от времени кирпич, чем напоминала не деревню, а скорее маленький городок без крепостной стены. Вдоль русла реки, взятого в тесные объятья высоких каменных фундаментов, высились фахверковые дома, имелась большая церковь с колокольней, высокие заборы дворов образовывали сложный рисунок улочек, взбирающихся на холмы и спускающихся вниз. На черепичных крышах сверкали флюгеры, а некоторые дома иначе как особняками язык не поворачивался назвать, и все это являлось типичным архаддирским поселением, наверняка не самым большим и богатым. В Ривене такие села встречались в центральных областях, поближе к столице, имели, как правило, не менее одной каменной стены по периметру и считались зажиточными.
Оставив за спиной окраины, где раскинулись фермерские угодья, волшебник двинулся по улочкам, засыпанным мелким гравием, хрустевшим под подошвами. От реки шла прохлада и запах водорослей, но кирпичные стены и заборы успели порядочно накалиться и теперь сами источали жар; в закрытых садах шелестели листвой фруктовые деревья, а к обычным деревенским запахам прибавились и цветочные ароматы. Особенно навязчивым и неприятным был один, приторно сладкий, но не лишенный какой-то особой нотки горького миндаля. Вскоре маг заметил источник
