— Хорошо, я понял тебя, — ответил он холодно. — Что-то ещё?
— Да. Ты понимаешь, что может произойти, если начнут всплывать старые истории? Я, честно говоря, нет. Боюсь, что Эмри в ужасе от того, в какой ситуации она оказалась. Такого вообще никому не пожелаешь.
— Ну, это просто старые разборки двух людей.
— Двух? Я бы сказала, четырёх, Джим. Это всё огромная пороховая бочка. И когда она рванёт, Джим, то есть если мы не вывезем наших людей из сектора до того, как это случится, мало не покажется никому. Я даже не знаю, чьи действия для нас сейчас наиболее опасны…
— Я знаю, Хелен, — ответил он всё так же спокойно, — и дай мне решить эту проблему, пока ты меня не отстранила. Хорошо?
Она ничего не ответила. Он беспрепятственно добрался до своего кабинета.
На Мэдоусайд роуд всё так же толпились люди. Джим опустился в кресло и отвернулся от окна. Всё это мельтешение, ярость, конфликты — вся эта шелуха была неотъемлемой частью его работы. Но суть её заключалась в другом. Он по-настоящему работал, лишь находясь в одиночестве в своём кабинете.
VIII
Джил, лёжа на диване в бывшем кабинете отца, вилкой ела апельсин, апатично разглядывая видео с камер наблюдения, расположенных по всей территории сектора. Происходящее казалось ей настолько странным и невозможным, что она не могла понять, как к этому относиться. Она представляла всё несколько иначе: себя как организатора, себя как ассистента. В конце концов, она понимала, что ей предстоит ещё многому научиться. Она была согласна на любую роль. Но то был уже другой, новый Третий сектор, и Джил была ему не нужна. Даже эта новизна была совершенно не той, на которую она рассчитывала. Впервые она видела, как нарушаются законы человеческого сожительства, законы, которые пусть и не имели фиксированного перечня, но которые она чувствовала, как и всякий другой.
Тот эгоистичный свободный мир, который она ненавидела и по которому теперь скучала, закончился. Стены, окружавшие корпорацию, замыкавшие её в строгое бетонное кольцо, пожалуй, были единственным напоминанием о ненависти и противоречиях, которыми ещё вчера были охвачены все: от главы сектора до последнего нищего на улице.
А теперь не осталось ни главы корпорации, ни нищих. В бледно-рыжем рассветном тумане, лежащем на стеклянных крышах теплиц внешнего города и расстилающемся далеко за его пределами, не осталось попрошаек, не осталось несправедливо обделённых, и очень похоже на то, что не осталось и недовольных. Преступники, рьяные защитники безумных идей и просто злые от отчаяния граждане, живущие на территориях, подконтрольных Третьему сектору, растворились в тумане, усреднились и заторопились по своим делам. Но и дела эти были не такими, как прежде. Джил смотрела камеры и не могла понять, куда пропали стройные колонны машин, ещё вчера рассекавшие воздух, где все незаконные уличные торговцы-спекулянты с бесконечных пешеходных эстакад, соединяющих корпорацию с остальным миром, ради чего покинула свои посты охрана её здания.
Этот мир был настолько непривычен, что он, подобно излишне человекообразному роботу, вызывал у Джил оторопь.
В этом новом идеальном мире на пуфике рядом с её диваном сидел второй инженер отдела маркетинга и чистил Джил апельсины.
Делал он это, впрочем, по той самой доброй воле, которая заставляет мужчин ухаживать за симпатичными девушками по всему свободному миру. Ну и ещё, конечно, потому, что в новом Третьем секторе не нашлось другой работы для отдела маркетинга.
— Послушай, Алекс, — Джил повернулась к сидящему рядом с ней, попытавшись уже в какой раз завести разговор на интересующую её тему, — я, конечно, ни на что не рассчитываю. Я не понимаю ни слова из объяснения Гения, и я не понимаю, какого чёрта происходит в моём секторе. Я смотрю на это всё, и… я не так себе всё это представляла.
К её удивлению, он оказался хорош не только в освобождении апельсинов от кожуры.
— Шутишь? — он вскочил со своего места и принял позу декламатора. — Тебе нужно было сразу обращаться ко мне. Очень жаль, что новое руководство игнорирует наш отдел, очень жаль. Смотри, на самом деле всё очень просто.
Он взмахнул рукой так, словно показывал какой-то фокус.
— Представь себе, у тебя есть личный ангел-хранитель…
— Не надо про меня, пожалуйста, — Джил приложила руку к сердцу. Ей не нравилось представлять себя под контролем, хоть она и не очень понимала, что это такое.
— Ладно, пойдём с другой стороны, — согласился с ней собеседник. — Вот есть человек, он живёт — для чего? Он что-то делает — почему?
— Ну, м… Люди хотят быть лучше других, хотят комфорта, хотят нравиться другим, быть богатыми, любимыми, получать удовольствие от жизни?
— А теперь скажи мне, какие из этих желаний противоречат подобным желаниям других?
Джил зевнула.
— Ну, положим, все, и что?
— То, что люди принимают решения, которые вредны обществу. И, принимая такие решения, они зачастую причиняют вред и самим себе. Убиваешь — садишься в тюрьму, твоя жизнь испорчена плюс ещё кого-то ты убил. Лучше не стало никому…
— Так при чём здесь оружие?
— Оружие? А-17? Я же сказал, это как иметь ангела-хранителя, никакое это не оружие. Эта штука незаметно для тебя меняет твои плохие мысли на хорошие и полезные. Кроме того, она позволяет координировать действия людей и принимать решения, которые будут хороши для всех, а значит, в конечном счёте выиграют от этого все.
— То есть… Подожди, ты и я тоже можем быть под его воздействием и не догадываться об этом? — Джил выронила вилку.
— Вполне, — согласился с ней Алекс, — но я так не думаю. Видишь ли, эта штука очень влияет на такие вещи, как способность принимать решения, не связанные с деятельностью внутри коллектива. Да и алгоритм, как ты понимаешь, никогда прежде не применялся, поэтому на фиксирование всех багов уйдёт месяца полтора как минимум, и это ещё будет беспрецедентно короткий срок, учитывая даже самообучаемость системы и участие всех нынешних специалистов корпорации. Следовательно, Гений не может применить А-17 на тех, с кем он работает, иначе он останется в одиночестве. На нас с тобой применить его, конечно, можно, но зачем?
— И что же, нет никакого способа защититься?
— О, конечно, есть, — радостно ответил ей Алекс, — отключить внешнюю память. То есть вытащить.
— Что?! — Джил чуть не подскочила от негодования.
— Вот ты в каком году родилась? — не обращая внимания на её бурную реакцию, поинтересовался Алекс.
— В шестьдесят втором, — ответила она.
— М… Шестьдесят второй… Замечательный год, чтобы в него родиться. Но, увы, если ты родилась после две тысячи сорокового, ты, ммм… ты, скорее всего, забудешь почти всё, что помнишь, а может, вообще разучишься говорить, кто знает…
— Причём здесь год моего рождения?
— Это всё приблизительно, конечно, но больше девяноста восьми процентов людей, родившихся после этого года, получили внешнюю память в возрасте до десяти лет. Их, то есть наша, внешняя память, скажем так, плохо отделима от биологической.
— Но что же получается… это настолько опасно? И куда смотрел ваш хвалёный Комитет по этике?
Алекс с довольным видом поправил волосы. Он откровенно наслаждался её вниманием.
— Это-то как раз и стало одной из причин его усиления. Люди по всему миру боятся нашего А-17, ну и комитет, конечно, боится больше всего. Потому все так и липнут к этому проклятому комитету, что верят, будто он сможет остановить прогресс. Ха! Ты не поверишь, Джил, — он в неожиданном порыве спикировал на диван и схватил её за руку, — я рад, что живу в Третьем секторе, ничего подобного не происходило с нами никогда. Я впервые рад тому, что я здесь. Это история, Джил. Это наша история.
Но Джил его восторга не разделяла.
— Так что же, мой сектор теперь — какой-то улей или муравейник?
— Замечательно! Просто замечательно! — согласился с ней собеседник. — Я должен это запомнить.
— Нет, дорогой мой, — Джил, недовольная его тоном и поведением,
