Да, человек, спасший её, выглядел странно. Но, видимо, психологи комитета не сочли эту странность вызванной неестественными причинами. Разумеется, её обманом затащили в сектор. Скорее всего — чтобы никогда уже не выпустить. И уж конечно, она знала, кто это сделал. Правда, не понимала почему. Почему именно сейчас, спустя столько времени, спустя, честно говоря, целую жизнь, проведённую на разных концах мира. Восемнадцать лет прошло. Даже восемнадцать с половиной.
Эмри задумалась над этой цифрой. Когда она покинула сектор восемнадцать с половиной лет назад, ей самой было восемнадцать. С половиной. То есть с тех пор она прожила ещё одну такую же жизнь, но несравненно более счастливую и полную. Жизнь, где её любили так, как любят все нормальные люди, где она была нужна, где её ждали. Здесь, в одиночестве, в кабине аэромобиля, она чувствовала, как возвращается к себе той — несчастной и восемнадцатилетней. Ей хотелось скорее покинуть сектор, забыть обо всём, что она здесь видела, понадеяться, что ей всё показалось.
И всё же она не могла этого сделать. Она чувствовала, что стала частью какого-то плана, хотя пока не поняла наверняка, в чём он заключался. Предположим, за её назначением в Третий сектор стояло известное ей лицо. Предположим, её не выпустят теперь отсюда. Но зачем тогда ей позволили пересечь границу Третьего сектора на востоке и отправиться в Четвёртый? Ответа на этот вопрос у неё не было.
Зато он был у Роулса и остальных экспертов, изучавших её материалы. Всё это случайность, а у неё посттравматический шок. Это было самой простой версией, самой надёжной и вызывающей у Эмри облегчение.
Но что, если права она? Это означало бы крупнейшее за почти двадцать лет, прошедших с момента ядерного конфликта, нарушение прав человека и ещё что-то смутное, что пугало Эмри гораздо больше, чем смерть от лучевой болезни.
Бесстрашие — качество, необходимое любому, кто хочет построить карьеру в Комитете по этике. Бесстрашие не только перед лицом смерти, бесстрашие в принятии решений. У членов комитета нет права на ошибку, но нет и возможности колебаться. Они должны быть безупречно хорошо подготовлены к исполнению своих обязанностей в несовершенном, раздираемом войнами, голодом и неравенством мире. Думая об этом и о своём страхе перед множеством вещей, Эмри радовалась, что её собственная ответственность так мала. Она успела совершить достаточно ошибок до того, как поняла, что эти ошибки безвозвратно перечеркнули ей путь в члены комитета.
Эмри и сама не заметила, как оказалась практически у границ корпорации, островка цивилизации в полсотни квадратных километров, опоясанного внешним городом с его роскошными многоэтажными садами, дорогими магазинами, прячущимися в искусственных каменных гротах, и фонтанами с кристально чистой водой, источающей слабый аромат парфюмерных композиций. Это, несомненно, было одно из красивейших мест на Земле. И Эмри ненавидела его всей душой.
Ей не пришлось много путешествовать, но всё же нигде больше она не видела столь разительного разрыва между блеском корпорации и нищетой сектора, нигде бетонно-проволочные стены не отгораживали корпорацию от остального мира так откровенно, как здесь. Сейчас, когда Эмри уже могла назвать себя взрослым человеком, она понимала, что много лет назад влекло её в корпорацию. И то же самое чувство довольно быстро заставило её эту корпорацию возненавидеть: иллюзия того, что, получи ты членство, тебе не придётся больше думать о том, как дожить до следующего месяца. Мечта о бесплатных ужинах среди ровно выстриженных кустарников и прудов, кишащих блестящей, переливающейся на вечернем солнце рыбой. Запах цитрусовых в крытых садах-лабиринтах, открывающих вход в мир, недоступный простым смертным. Чувство того, что ты влияешь на собственную жизнь, держишь её под контролем.
На самом же деле корпорация обращала людей внутри и вне её в рабов. Корпорации по всему миру уничтожили конкуренцию, раздавили государства и общество своей безжалостной эффективностью. Те из них, что выжили после ядерного инцидента, отличались именно тем, что были безжалостны, в том числе и к самим себе, к тем, кто управлял миром от их имени. С циничной беспристрастностью они выбирали тех, кто способен к работе, из всего населения секторов. Они отбраковывали людей с неподходящей психической организацией и неудовлетворительными баллами за тесты. Государства, разъеденные коррупцией и прекраснодушными идеями о более свободном и справедливом мире, рухнули под натиском новых сил, бросивших им вызов.
Желающие попасть в корпорацию были рабами, готовыми на всё ради своей мечты. Попавшие в корпорацию были рабами, по двенадцать часов кряду торчащими за столом. Нежелающие и неспособные оказаться в корпорации были свободными — и всё чаще умирали от голода по всему миру. Подумав об этом, Эмри представила, как седеющий Роулс покачал бы головой, намекая этим жестом на её паникёрство. Но она видела всё сама: конец мелкой торговли, перенаселение одних территорий и вымирание других, создание двойных валют по всему миру, войны между секторами.
Эмри была уверена: история знает сослагательное наклонение. Открытый мир образца начала века можно было сохранить. И надо было полагать, что ядерный удар по США не развяжет войну, которая уничтожит планету. Только этого почему-то никто не понимал. Кроме тех, кто сбросил бомбу. Людей, которые улыбались перед смертной казнью. Самых высокопоставленных террористов в истории.
Эмри не хотелось обо всём этом думать, но она не могла: корпорация, бывший глава которой был расстрелян за причастность к применению ядерного оружия, простиралась перед ней во всём своём отвратительном великолепии.
Ей казалось мрачной иронией, что единственная слабенькая бомба, по мощности не дотянувшая и до тех, что были сброшены на Японию в сорок пятом году прошлого века, создала постапокалиптический мир разрухи, войн и голода, не вызвав при этом больше ни одного взрыва. Ей казалось не менее мрачной иронией то, что корпорации, виновные в инциденте, получили от него лишь выгоду, и MJ, контролирующая Третий сектор, была тому очевидным примером.
На границе её пропустили, не задав никаких вопросов и не попросив документов, оставшихся в сгоревшей машине. Её самолёт должен был вылететь в Первый сектор через три часа, и она решила воспользоваться временем ожидания, чтобы встретиться с человеком, который мог бы объяснить ей, что происходит, и которому она могла доверять больше, чем себе.
К удивлению Эмри, в его приёмной ей сообщили, что он не сможет с ней встретиться. Эмри попросила ещё раз передать, что это именно она, и что встреча должна пройти немедленно, но ей отказали. Она начала догадываться, в чём дело. Ей нужно было самой его разыскать, не пытаясь связаться через номера корпорации. И Эмри не осталось ничего другого, кроме как быстро добраться до его приёмной, а там уже попытаться привлечь его внимание. Она была уверена: он будет ей рад.
Она вынуждена была оставить аэромобиль на одной из парковок внешнего города у западного входа в корпорацию. Система распределения пешеходного трафика оказалась к ней лояльна и повела Эмри прямым путём к корпусу, который был ей нужен. По пути она вглядывалась в лица прохожих. И чем больше она старалась заметить в них что-то неладное, что-то противоречащее свободной человеческой сущности, тем больше убеждалась в том, что все они выглядят абсолютно буднично в своих одинаково модных по обе стороны Атлантики костюмах из плотной ткани грязноватых оттенков. Эмри, одетая в один из бесконечных подвидов этого же костюма, выуженного из недр гардероба далеко на востоке, ничем не отличалась от местных клерков, спешащих по своим бессмысленным делам. Все корпорации мира были похожи одна на другую.
Стеклянный лифт вознёс Эмри на высоту десятого, последнего в этом небольшом корпусе этажа. И как только она оказалась наверху, она вспомнила это место. Эмри уже была здесь, что оказалось очень кстати. Издалека определив, где находится нужный ей кабинет, по табличке на двери, она решила не заходить туда через приёмную, свернув в широкий
