По мелкому овалу пробежала рябь, и отражение замерцало, как мерцали отражения в хрустальном шаре прорицателя в Гвиннеде.
Мадог всегда боялся хрустального шара; испугал его и небольшой водяной овал, становящийся все больше и больше, темнее и темнее. Вода трепетала, пока вместо мужского лица в ней не появился плачущий младенец. Младенец стал отдаляться, и Мадог увидел черноволосую женщину, которая держала и укачивала младенца. «Ты станешь великим, маленький Мэдог, – сказала она, – и назовешь мир своим, чтобы хранить его или уничтожить – как пожелаешь. Это злой мир, маленький Мэдог». Младенец посмотрел на нее. Глаза у него были близко посажены, как у Гвидира, и точно так же скошены к носу. И снова его лицо в темном овале начало становиться все больше и больше, и теперь оно принадлежало не младенцу, а надменному гневающемуся мужчине. «Значит, мы его уничтожим, мать», – сказал мужчина, и лицо снова пошло рябью и превратилось в маленькую сферу, чуть вытянутую наподобие груши, и на этой сфере виднелись зеленые и коричневые пятна – суша, синие и зеленые – моря и мягкая темнота облаков, и из этих облаков выныривали странные темные предметы, и падали на землю, и падали на море, и там, где они падали, вставали огромные тучи, затягивая землю и море, а под этими облаками ярился огонь, и ветер раздувал его.
От голоса Гвидира по прозревающему овалу воды побежала рябь.
– Я выбираю огонь, братец. Где твой огонь?
Время возобновило свой ход, и крик Зилл продолжился, словно и не прерывался. Мадог поднял Ресчела с земли, наступив при этом на овальную лужицу, и вода расплескалась по песку.
– Не вмешивайся, Старейшина, – сказал он. – Я разрушу предсказание.
И он снова топнул по воде, что еще оставалась в лужице, и снова, и так пока отражению не в чем стало появляться.
От центральной лодки подошел воин с дымящейся жаровней в руках. Гвидир взял копье и положил наконечником в угли.
– Тебе придется развести собственный огонь, Мадог! – Он глумливо засмеялся.
Мадог повернулся к камню, туда, где молодые мужчины сложили свои цветочные гирлянды. Он взял охапку цветов и положил на то место, где находилась овальная лужица. Словно повинуясь какому-то знаку, Зилл бросила свой венок на эту благоухающую груду. Один за другим мужчины, женщины, дети народа Ветра бросали свои венки сверху. Последним был Ресчел.
– Ты что вообще делаешь?! – закричал Гвидир и заплясал по песку, тыча в брата раскаленным копьем.
Мадог отпрыгнул.
– Подожди, Гвидир! Ты выбрал огонь. Ты должен позволить мне сражаться огнем.
– Ты обязан создать огонь сам! Таковы мои правила!
– Ты всегда играл по своим правилам, брат Гвидир, – негромко сказал Мадог.
– Я король, слышишь?! Я король! – Гвидир сорвался на истерический крик.
Мадог, двигаясь словно во сне, отстранился от слов брата и устремил синий огонь своих глаз на огромную груду цветов. Запах смятых лепестков поднимался в воздух, словно дым. Мадог погрузил руки в цветы по самые плечи и сдвинул груду, чтобы снова увидеть тот овал. На песке бурлила тонкая пленка воды.
– Довольно кошмаров Гвидира! – велел Мадог, пристально глядя на воду, искрящуюся на солнце.
Вода подернулась рябью, замерцала и снова показала мать с ребенком на руках, но это был другой ребенок, с широко поставленными глазами, в которых сквозь синеву проблескивал солнечный свет, – смеющийся, веселый ребенок. «Ты принесешь благо своему народу, Эль Зарко, маленький Синеглазик, – ворковала мать. – Твои глаза – это знамение, знак мира. Ты ответ на наши молитвы, синева для рождения, синева для радости».
Потом мерцание исчезло, и в овале отражалось лишь покрытое облаками небо. Мадог устремил взор к небу и громко воскликнул:
Я, Мадог, сбираю днесьВсю святую мощь Небес,Солнце – светоч наш дневной,Снег, слепящий белизной,Пламень, властный греть и жечь…Солнечный свет вырвался из-за облаков и ударил прямо в цветы. Запах роз смешался с тоненькой струйкой дыма, поднимающейся над смятыми лепестками. Когда к дыму присоединился язычок пламени, Мадог прыгнул к брату.
– Вот мой огонь, Гвидир! – Он вырвал у брата копье и зашвырнул в озеро. – А теперь мы сойдемся в честном бою! – И он сжал Гвидира в объятиях, словно бы из любви.
Целую вечность два брата боролись на берегу озера; оба задыхались от напряжения, но ни один не уступал. Их тела раскачивались в странном танце, и народ Ветра вместе с людьми из-за Озера молча смотрели на них.
Солнце завершило свой путь по небу и опустилось в лес на ночной отдых, а братья все еще сжимали друг друга в мучительных объятиях, и дыхание их было громче, чем шум ветра в ветвях.
Огонь медленно поглотил цветы, и когда от них осталась лишь горстка пепла, Мадог оттеснил Гвидира в озеро и держал его под водой, пока поднимающиеся пузырьки не показали, что его брат умоляет о пощаде. Потом он достал его из воды, и вода хлынула изо рта Гвидира, темная, как кровь, и он обмяк в руках у Мадога.
– Уводите свои лодки и забирайте вашего короля в ваши земли, – обратился Мадог к народу Дальнего берега Озера.
В голосе его звучали презрение и боль, а синие глаза были полны слез.
Три лодки столкнули на воду. Лопасти весел вернулись на древки копий. Мадог закинул Гвидира в центральную лодку, словно куль с зерном.
– Уходите. И чтобы мы никогда больше не слышали барабанов войны.
Он снял с головы Гвидира золотой венец и зашвырнул его в озеро.
А потом повернулся к брату спиной и пошел на берег.
Зилл ждала его.
Мадог посмотрел на нее и запел:
Повелители тверди, воды и огня,Повелители ветра, и ливня, и вьюги,Ни желаний, ни просьб больше нет у меня,Ведь со мною дочь Старца, отрада моя,Ведь со мною любовь моя, сердца подруга.А Зилл запела ему:
Суждено нам смеяться, а не горевать,Суждено нам рожденье, не смерть, воспевать.Мадог обнял ее и прижал к груди:
– Завтра я буду горевать о своем брате, ибо эта смерть куда хуже других. Но сегодня мы будем радоваться!
Дети запели, а за ними и весь народ Ветра, и Ресчел тихо сказал Мадогу:
– То прорицание, в которое твой брат хотел заставить нас поверить, – это часть его ночных кошмаров. Возможно, наши видения окажутся сильнее, чем его.
– Да, Старейшина, – сказал Мадог, но подумал о тех штуках, которые видел падающими с неба, и о странных облаках, похожих на грибы, и об огне, и его пробрала
