– Никакие не выдумки. Уж я-то знаю, – улыбнулась Зилла. – Милый Мэтт, мне кажется, я люблю тебя почти так же сильно, как и Брана.
Неделю спустя мистер Мэддокс получил официальное сообщение о том, что его сын ранен в бою и освобожден от военной службы. Он созвал семью в темную, заполненную книгами библиотеку, чтобы поставить их в известность.
Миссис Мэддокс обмахивалась черным кружевным веером:
– Слава Богу!
– Вы радуетесь тому, что Бран ранен?! – возмущенно воскликнула Гвен.
Миссис Мэддокс продолжала работать веером:
– Конечно нет, дитя. Но я благодарна Богу, что он жив и что он возвращается домой, прежде чем с ним произойдет что-то похуже, чем пуля в ногу.
«Это и есть похуже, мама, – молча подумал Мэттью. – Бран закрыл от меня свои мысли. Он никогда прежде не делал такого. Все, что я слышу, – тупую, приглушенную боль. Гвен сама не догадывается, насколько она права, что не радуется».
Он задумчиво посмотрел на сестру. Темные волосы и синие глаза делали Гвен с Зиллой больше похожими на сестер, чем на дальних родственниц. Но в лице Гвен не было открытости Зиллы, и оттенок глаз был холоднее, и от гнева глаза ее сверкали. После того как с Мэттью произошел несчастный случай, она стала жалеть брата, но жалость ее не переходила в сострадание. А Мэттью не хотел жалости.
Гвен в ответ посмотрела на него:
– А что ты думаешь насчет возвращения твоего близнеца домой, Мэттью?
– Он сильно пострадал, Гвен, – сказал Мэттью. – Он не будет все тем же жизнерадостным Браном, который уходил от нас.
– Он все еще лишь дитя. – Миссис Мэддокс повернулась к своему мужу, сидевшему за длинным дубовым библиотечным столом.
– Он мужчина, и когда он вернется домой, наш магазин станет называться «Мэддокс и сын».
«„Мэддокс и сын“, – без горечи подумал Мэттью. – Не „Мэддокс и сыновья“».
Он немного отодвинул свою инвалидную коляску. Мэттью был всецело поглощен литературными трудами. Он не хотел становиться партнером в Универсальном магазине Мэддокса, большом и процветающем заведении, расположенном в центре поселка и снабжающем товарами окрестности на много миль вокруг. Первый этаж просторного здания был заполнен всеми продуктами, какие только могли понадобиться в селе. Наверху продавались седла и сбруя, ружья, плуги и даже весла, как будто мистер Мэддокс помнил те времена, когда почти всю их долину занимало большое озеро. Теперь же от изначальной массы воды осталось лишь несколько прудов. По утрам Мэттью большую часть времени проводил в магазине, занимаясь бухгалтерскими книгами и счетами.
За магазином располагался дом, носивший имя Мерионет. За ним стоял Мадрун, дом Лаукаев, – чуть щеголеватый, с белыми колоннами и фасадом из розового кирпича. Мерионет же был типичным трехэтажным фермерским домом с белыми стенами и темными ставнями – такие дома сменили прежние бревенчатые хижины.
– Люди думают, что мы выпендриваемся, давая имена нашим домам, – однажды пожаловался Бран.
Это было еще до несчастного случая, и они с Мэттью возвращались домой из школы.
Мэттью сделал колесо.
– А мне нравится, – сказал он, встав на ноги. – Мерионет назван так в честь нашего дальнего родственника в Уэльсе.
– Ага, знаю. Майкл Джонс, приходской священник в городе Бала, в Мерионете.
– Кузен Майкл обрадовался, что мы назвали дом в его честь. Он упоминает об этом почти в каждом письме папе. Ты разве не слушал вчера, как он рассказывал нам про Лава Джонс-Парри, землевладельца из Мадруна, и про его план отправиться в Патагонию, чтобы осмотреть тамошние земли и решить, годятся ли они для колонистов из Уэльса?
– Это единственное, что было интересного в том письме, – сказал Бран. – Я люблю путешествовать – даже если это всего лишь поездка с папой за товарами. Может, если этот землевладелец вправду отправится в такое путешествие, мы сможем поехать с ним.
Это было незадолго до несчастного случая, и потом Бран пытался отвлечь брата, погрузившегося в отчаяние, рассказывая, что Лав Джонс-Парри действительно поехал в Патагонию и пишет, что хотя край этот дикий и суровый, вполне возможно создать там поселение валлийских колонистов и там никто не запретит их детям изучать в школе родной язык. Испанское правительство не обращает особого внимания на эту часть Патагонии; там обитает лишь горстка индейцев и еще меньше испанцев.
Но Мэттью лелеял свое отчаяние:
– Тебе, конечно, интересно. А я теперь, считай, прикован к Мерионету.
– Ты не можешь позволить себе такой роскоши – жалеть себя! – вспылил Бран.
«Это удовольствие и до сих пор дорого мне обходится, – подумал Мэттью. – И я с трудом могу его себе позволить».
– Мэтт! – Это была Гвен. – Хотела бы я знать, о чем ты сейчас думаешь.
Когда отец созвал их всех, Мэттью писал, и сейчас блокнот так и лежал у него на коленях.
– Просто обдумываю сюжет для нового рассказа.
Гвен весело улыбнулась ему:
– Ты прославишь имя Мэддоксов!
– Мой храбрый мальчик! – сказала миссис Мэддокс. – Как я тобой горжусь! Ты ведь уже продал в «Харпер мансли» целых три рассказа, да?
– Четыре. Мама, папа, Гвен, – думаю, я должен вас предупредить, что Брану потребуются вся наша любовь и помощь, когда он вернется домой.
– Да, конечно… – возмущенно начала было Гвен.
– Нет, Гвен, – тихо произнес Мэттью. – У Брана пострадала отнюдь не одна нога.
– О чем ты? – требовательно спросил отец.
– Можно сказать, о душе Брана. Она больна.
Бран вернулся хромой и замкнутый. Он закрылся от Мэттью так же надежно, как если бы захлопнул дверь перед носом у своего близнеца.
И снова Мэттью отправил Зилле записку с просьбой встретиться с ним у плоского валуна. На этот раз он не стал просить Джека О’Кифа о помощи, а лег в тележку и потащил себя по пересеченной местности. Это была трудная работа, и Мэттью изрядно устал, пока добрался до места. Но он предусмотрел это и отправился в путь заранее. Мэттью выбрался из тележки, кое-как взобрался на камень, растянулся на нем и заснул под теплым осенним солнцем.
– Мэтт…
Он проснулся. Зилла стояла над ним и улыбалась.
– F’annwyl. – Мэтт убрал волосы с глаз и сел. – Спасибо, что пришла.
– Как он сегодня?
Мэттью покачал головой:
– Все так же. Нелегко папе: и второй его сын стал калекой.
– Перестань! Бран не калека!
– Он теперь до конца жизни будет хромать из-за этой раны в ногу. А исцелится ли его дух – не ведомо никому.
– Дай ему время, Мэтт…
– Время! – нетерпеливо бросил Мэттью. – Именно это твердит мама! Но мы дали ему время. Уже три месяца, как он вернулся домой. Он спит до середины дня и читает до середины ночи. И по-прежнему закрывается от меня. Если бы он говорил о пережитом, это могло бы помочь ему, но он не хочет.
– Даже с тобой?
– Похоже,
