— Вообще-то я имела в виду, что он займет твою комнату, а ты переселишься ко мне.
— Я кое-что получше придумала! — Я распахнула дверь в кладовку. — Вот прекрасное помещение! Если вынести отсюда стремянку, как раз поместится раскладушка.
— По ширине поместится, а по длине — нет, будет торчать, и тогда дверь не закроется.
— Ну и не надо ее закрывать, все равно в кладовке окна нет, а открытая дверь как раз обеспечит спящему приток свежего воздуха.
— Логично, — согласилась Алка, и мы в четыре руки проворно обустроили скромный бивак для нашего миллионера.
Он после водных процедур безропотно согласился прилечь и вскоре уютно засопел в своей персональной кладовочке. Мы же с Трошкиной пошли в комнату, которая, ура, осталась моей и только моей, и по скайпу вызвонили Максима Смеловского.
— Ты почту проверял? Я тебе фото Карякина отправила, — без предисловий выдала я.
— Серьезно? Вы его нашли? Уже? Так быстро?! — обрадовался Макс. — Ну, и как он?
— Если в двух словах, то не очень, — призналась я.
— А поподробнее?
— В трех словах? Легко: избит и потерял память.
— Совсем?!
— Не совсем, — успокоила его добрая Алка. — Он не забыл родную речь, уверенно пользуется столовыми приборами и самостоятельно завязывает шнурки.
— И в курсе, что Тбилиси — столица Грузии, а в Екатеринбурге не растет хурма, — вставила я.
— А про свой миллион долларов не помнит?
Мы с Алкой дружно кивнули, и Смеловский неожиданно возрадовался:
— Какая прелесть! Телезрительницы будут в восторге! Претендентки на участие в программе с Карякиным пойдут на кастинг шагом марш, колонной по три!
— Почему это? — затупила я.
— Потому что получается старая сказка на новый лад.
— Да какая сказка?!
— «Красавица и Чудовище», какая же еще, — подсказала мне умница Трошкина. — В отечественной версии — «Аленький цветочек». Романтическая история о том, как прекрасная дева своей любовью и душевным теплом возвращает к человеческой жизни заколдованного принца. Максим хочет сказать, что у его брачной программы появляется дополнительная интрига.
— А-а, ну, я рада, что наш заказчик доволен. — Я решила напомнить Максу, что мы с Алкой старались не просто так. — Надеюсь, ты не забудешь об обещанном нам вознаграждении.
— Клянусь! — Смеловский на экране прижал руку к сердцу. — Разве могу я тебя обмануть, дорогая?
— Отлично, тогда скажи, когда и как ты заберешь от нас Матвея? — Я не позволила деловому разговору перейти в лирическую плоскость. — Напоминаю, что у парня нет никаких документов, так что выбраться из Грузии он сможет только партизанскими тропами, а мы не будем долго за ним присматривать, потому что тоже тут не навеки поселились.
— Дайте мне три дня, — немного подумав, попросил Макс. — Я подключу руководство федерального телеканала, новый загранпаспорт для Карякина сделают экстрасрочно, и кто-нибудь из редакции прилетит за парнем в Тбилиси. Нормальный план?
— На три дня, на три дня! Есть кладовка у меня! — игриво напела Трошкина на мотив популярной когда-то песенки.
— Тогда договорились, действуем по плану. Пока!
Смеловский послал нам с Алкой один на двоих воздушный поцелуй и отключился.
— Меня терзают смутные сомнения, — поразмыслив, неохотно призналась посерьезневшая Алка. — А правильно ли мы с тобой поступили, забрав Матвея из больничного стационара? Там его все-таки лечили, тогда как у нас тут, прямо скажем, не санаторий для душевнобольных. Что, если врачи вскоре вернули бы ему память?
— А что, если те, кто выбивал из него миллион, тоже понадеялись на врачей и именно поэтому выпустили Матвея из своих цепких лап? — ответила я вопросом на вопрос. — Я бы на их месте именно так и поступила: пристроила беспамятного клиента в больницу и присматривала бы за ним, дожидаясь, пока он все вспомнит. А потом снова взяла бы в оборот…
— А мы вывели нашего миллионера из оборота и… Стоп! Так бандиты же его будут искать! — Алка встревожилась. — А вдруг они уже проследили за такси и теперь наблюдают за нашим домом?
— Это маловероятно, — рассудила я. — Не стали бы они устанавливать наружное наблюдение за больничным флигилем, зачем это? Достаточно договориться с кем-то из персонала, чтобы посигналили, если в состоянии пациента такого-то произойдет кардинальное улучшение. Но на всякий случай предлагаю максимально ограничить свободу Матвея. Пусть он эти три дня дома посидит.
— А родителям скажем, что парень стесняется выходить на улицу, пока у него синяки не сошли, — предложила Трошкина.
На том и порешили.
Тут, заметив, что Алкин значок в скайпе позеленел, к ней постучался дизайнер Жан.
— Гамарджоба, батоно! — радостно приветствовала его Трошкина.
— Что ж ты сразу обзываешься-то, я ж тебе еще ни слова плохого не сказал, — обиделся коллега.
Красавец, что с него возьмешь? Блондин.
— А скажешь? — вмешалась я, пока краснеющая Алка пыталась сообразить, что такого услышал в ее вежливом приветствии не знающий грузинского Жаник и как ему объяснить, что он э-э-э, вай, бичо, савсэм нэправ. — В смысле, скажешь нам что-то плохое?
— Зараза пропала.
— Как пропала?
— Молча.
— Умерла?!
Воображение живо нарисовало мне интересно бледную Зару Рафаэловну, лежащую в гробу (плашмя и, как уже было сказано, молча).
— Вот этого я не знаю, не уверен, траурную музыку в офисе еще не включили, и деньги на венок пока никто не собирал, — развеял мою печальную фантазию Жаник.
— А что же ты знаешь?! — рассердилась я.
— Что Зараза из больницы выписалась и тут же напрочь исчезла с радаров. Пропала куда-то без предупреждения и объяснения, даже Броничу ничего не сказала.
— Так у нее наверняка еще больничный не закрыт, зачем же ей с вами коммуницировать? — вступилась за Заразу добрячка Трошкина. — Вот злые люди! Нет, чтобы дать бедной женщине спокойно дома долечиться, так они ей названивают!
— А она, может, как раз лежит и семиведерную клизму принимает, самое время обсудить с ней какую-нибудь маркетинговую стратегию! — я тоже по мере сил посочувствовала Заразе.
— Про клизму я не подумал, — несколько ошарашенно
