Возницын вздохнул с облегчением, незаметно выпустив из груди застоявшийся там воздух.
Хрущев вытирал испарину на лице большим клетчатым платком. Молчал.
А Сталин вдруг спросил совсем о другом. И тоже весьма неожиданно:
— Кстати, товарищ Возницын. Вот вы служили в Красной армии… Какое главное впечатление почерпнули о ней для себя лично?
— Я тогда был молод, товарищ Сталин, — уже смелее отвечал Возницын, — Все для меня было в новинку. Я настолько был поглощен обучением кавалерийскому делу, это отнимало столько времени и сил, что ни на какие другие впечатления, кроме усталости, сил не хватало. Уже потом, после демобилизации, я понял, что прошел хорошую школу как в физическом, так и в духовном смысле.
— Вы имеете в виду идейный смысл? — вдруг насторожился Хрущев.
— Идейный тоже, но… Я ведь из деревни попал в армию, как говорится, от сохи. В деревне тоже немало хорошего, но деревня — все-таки не армия. А в армии — коллективизм, товарищество, взаимовыручка. В деревне тогда, до коллективизации, ничего этого не было. То есть было, — поправился он под изучающим взглядом Сталина, — но с другими целями. Ну и… кавалерия. На лошади верхом ездить приходилось редко. И то охлюпкой. Иногда поскачешь, отец тут же даст взбучку: это тебе не конь, это лошадь, нечего ее гонять, на ней пахать надо…
— Значит, трудно давалась наука? — переспросил Сталин.
— По сравнению с ребятами с Дона или с Кубани очень трудно. Я за три года так и не научился держаться в седле, как они. Для меня слезть с седла — отдых, для них — наоборот.
— Духовное — это все-таки от поповства, — остался недоволен ответом Хрущев. — А идейность — это от нашей ленинско-сталинской партии. Вы член партии?
— Да, конечно. В армии вступил…
— Вот видите, — наставительно произнес Хрущев и посмотрел на Сталина с некоторой опаской.
— Вы, товарищ Возницын, не обращайте внимание на товарища Хрущева, — засмеялся Сталин. — Он помешан на идейности и порой забывает о духовности, без которой не бывает настоящего человека. — Отпил минеральной воды из высокого стакана, продолжил: — Духовность — это от духа, а дух — это способность человека противостоять трудностям и опасностям. Недаром говорят: не падать духом, то есть не пасовать перед трудностями. Духовно сильный человек всегда возьмет верх над человеком сильным только физически. Но идейность должна быть главным элементом духовности, укреплять и поддерживать ее. Как вы полагаете, товарищ Возницын, наша Красная армия обладает высоким духом?
— Полагаю, что да, обладает, товарищ Сталин. Во всяком случае, о том времени, когда я служил, могу это утверждать с абсолютной убежденностью. — И добавил… из боязни, что его могут заподозрить в лакировке действительности: — Хотя и встречались в красноармейской среде отдельные личности с отсталыми взглядами.
— Нет оснований думать, что она стала за эти годы хуже в этом смысле, — вставил свое Берия. — Что касается отдельных личностей, то партия и комсомол ведут с ними разъяснительную работу в духе марксизма-ленинизма.
— Я и не говорю, что армия стала хуже, — вспыхнул Возницын, будто его уличили во лжи. — Просто я с тех пор не имел к армии никакого касательства.
— Я тоже думаю, что с тех пор наша армия вряд ли изменилась к худшему, — согласился с Берией Сталин. — Но товарищ Возницын прав: говорить надо лишь о том, что знаешь в совершенстве. В том числе и о недостатках. — И, улыбнувшись: — Не расстраивайтесь, товарищ Возницын. Это товарищ Сталин виноват, что задал вам вопрос не по вашей специальности.
И тут Александр, подбодренный улыбкой Сталина, набрался смелости и спросил:
— Можно вопрос, товарищ Сталин?
— Пожалуйста, товарищ Возницын.
— Будет война с немцами и когда?
— Думаю, что будет, — нахмурился Сталин. — Но вот когда? Об этом не знает даже господь бог. Тем более товарищ Сталин. Но партия, наше правительство все делают, чтобы она не застала нас врасплох, чтобы Красная армия к тому времени была вооружена современным оружием и современными знаниями военного дела. Все это требует огромных усилий. Я бы сказал — жертвенности со стороны народа. Но иного выхода у нас нет. — Помолчал немного и заключил: — Во всяком случае, в нашей победе сомнений быть не может.
Глава 22
С того ужина вчетвером прошло два с лишним месяца, но Возницын хорошо помнил лица, интонации и позы людей, присутствовавших за столом. Он часто вспоминал этот разговор, помнил свою неловкость и желание, чтобы ужин поскорее закончился, потому что все время ощущал какую-то скрытую угрозу, непонятно откуда исходившую, и ему казалось, что и тот же Хрущев ощущал эту угрозу, но пытался отвести ее от себя своими выпадами против Возницына. И Берия, но по-своему. Только Сталин, казалось, вел себя непосредственно, остальные словно скованы были какой-то тайной и боялись, что Возницын, чужой, посторонний человек, проникнет в эту их тайну и увидит, что они совсем не те, за кого себя выдают. И уже в гостинице Возницын сделал несколько набросков этого ужина, выделив на них Хрущева и Берия, почти не принимавшего участия в разговоре.
После ужина Сталин тепло простился с Александром, даже проводил его до двери столовой.
— Я желаю вам, товарищ Возницын, здоровья и творческих успехов, — говорил он, пожимая руку художника. — И не надо бояться, что ваша картина не понравится товарищу Сталину. Я уверен — у вас получится.
У вешалки Александра встретил все тот же Савнадзе, еще более предупредительный и внимательный, отвез в гостиницу, затем посадил на поезд, в отдельное купе, даже извинился за свое бесцеремонное вторжение в номер, что ему Александр великодушно и простил, а уходя, принял из рук молчаливого серого плаща большую корзину, накрытую расписным полотенцем, поставил ее на столик со словами: «Это вам велели передать в качестве гостинца для ваших детей», — расшаркался и удалился.
В корзине оказались свежие фрукты, коробка дорогих шоколадных конфет, две бутылки вина, еще всякие конфеты в пакетах, а еще деликатесы вроде красной и черной икры в маленьких баночках… — и Александр даже прослезился от этого неожиданного подарка, пораженный ни столько его содержанием, сколько самой сутью: Сталин — и вдруг такое.
Все это, противоречивое, сумбурное, потрясшее Александра до глубины души, как и сама малоподвижная, но наполненная скрытой энергией фигура Сталина, не давало ему покоя до тех пор, пока он
