— Выпей-ка парного молочка, сынок, — протянула мать литровый кувшин.
Из кувшина пахнуло полузабытым теплым коровьим запахом. Пил, не отрываясь, пока хватило дыхания. Поцеловал мать в щеку.
— Спасибо, мама. Я с отцом — в море.
— Знаю, сынок, знаю. Идите с богом.
На кухню вышла самая младшая в семье Матовых, сестра Лиза, пятнадцатилетний подросток, заспанная и такая же на вид теплая и парная, как молоко. Ночная длинная холщовая рубаха остро топорщится на груди двумя бугорками. Увидела брата, застеснялась, вспыхнула, ойкнула и назад.
— Уже невестится, — вздохнула мать.
Сбруя — прорезиненный костюм и высокие сапоги — не только налезла, но и оказалась просторна для Николая: старший брат и пошире и ростом не меньше. Подхватив корзину, потопали с отцом к пристани, возле которой лежали на боку баркасы и шлюпки в ожидании прилива. Вода уж подходила, растекаясь по отложинам длинными языками, шумела, плескалась, тянула за собой водоросли. Взлетали кулички, кричали чайки, полоскались на мелководье кряквы, задирая вверх куцые хвосты. Вдали, у самого горизонта, резвились белухи, вспыхивали на солнце их белые спины, взлетали фонтанчики воды.
К пристани подходили старики, степенно здоровались с Матовыми, жали руку Николаю своими узловатыми пальцами, с любопытством заглядывали в глаза.
О том, что он с семьей приехал вчера вечером, знал уже весь поселок, хотя Николай не предупреждал родителей о точном дне своего приезда, полагая, что в этом нет необходимости: родительский дом примет всегда, потому и нагрянул домой, как снег на голову посреди лета. Правда, коротким письмом еще в начале мая он уведомил, что приехать все-таки собирается, но собирался он каждый год, однако не приезжал. Могло не получиться и в этом году.
От Архангельска до родного поселка Матовы добирались почти столько же времени, сколько от Москвы до Архангельска. Им еще повезло: в тот же день к вечеру случилась оказия в виде сейнера, идущего на промысел сельди в открытое море. К тому же капитаном на сейнере оказался однокашник Матова, Сашка Шаликов, живущий за три избы от избы Матовых. Не случись Сашки Шаликова со своим сейнером, пришлось бы добираться посуху или два дня ждать рейсового пароходика, который ходил вдоль побережья раз в неделю. И лишь в том случае, если позволяла погода.
Верочка, оказавшись впервые в этих краях, ахала: «Какая красотища! Какой простор!» И действительно: куда ни глянь — конца краю не видно, вода — стекло, лишь мягкая зыбь покачивает сейнер, тарахтит мотор, кричат чайки, стонут косяки пролетной птицы, спешащей на гнездовья.
Конечно, не всегда так благостно здесь по весне. Иногда задует с северо-запада, поползут по небу серые облака, серая вода вскипит серо-синими волнами, дождь со снегом серой стеной затянет дали — глазу остановиться не на чем: безрадостно, бесприютно.
— Весна ноне выдалась поздняя, — говорил Шаликов, не выпуская изо рта короткой трубки. — Льды ушли лишь в конце мая. Вам повезло с погодой-то.
Что ж, повезло Матовым с погодой, повезло с оказией, значит, будет везти и дальше. Николай верил в свою везучесть.
Несколько бригад рыбаков, по пяти-шести человек каждая, выходили в море одновременно. В одной из бригад старшим Анатолий Касьянович Матов. Никто никем не командует: каждый до тонкостей знает свое дело. Баркасы отчалили тотчас же, едва приливная вода подняла их и оторвала от вязкого илистого дна. Затарахтели моторы, вскипели за кормой буруны — пошли, рассекая розовую воду, расталкивая медуз с метровыми куполами, украшенными то лиловыми кольцами, то, — те, что поменьше, — желтыми лепестками с красной середкой, — точно диковинные цветы, обильно распустившиеся на поверхности моря.
Через некоторое время баркасы, таща за собой шлюпки, разошлись — каждый к своей тоне. Стук моторов катился по воде рассыпанным по избе горохом.
В полуверсте от берега спугнули несколько пар лебедей-кликунов, розовыми комочками дремавших на розовой же воде. Звонко протрубил дозорный, захлопал крыльями, — и вся стая всполошилась, зазвенела голосами, побежала по воде, оставляя на ней расплывающуюся рябь следов, поднялась на крыло и, выстроившись в изломанную линию, потянула на северо-восток — в сторону тундры Канина Носа или Новой Земли.
— Не дали отдохнуть, — с сожалением молвил Анатолий Касьянович, провожая глазами величественных птиц.
Вдали показались тонкие иглы шестов, на которых натянуты невода. Над ними кружат чайки, кидаются вниз, сложив тонкие косые крылья. А между поплавками снуют тяжелые бакланы, ныряют, изогнув длинную шею, выскакивают на поверхность с серебристой рыбиной в крючковатых клювах, торопливо заглатывают, чтобы разбойный поморник не успел выхватить добычу.
— Маловато птицы, — с сожалением произнес Анатолий Касьянович. И пояснил сыну: — Ушла подледка в Двину, осталась самая никудышная. Зато камбалы должно быть нынче много. Бог даст, план выполним.
Баркас встал в горле невода с одной стороны, шлюпка — с другой. Начали выбирать. Правое крыло невода оказалось изорванным белухой. Наконец пошла мережа, закипела вода мелкой рыбой: егорьевская селедка, зубатка, камбала, прожорливая колюшка, бычок. Иногда блеснет зеленоватая спина беломорской трески, черноклеточная бельдюги. Брали селедку, камбалу, зубатку, треску. Остальное выбрасывали: негожая для стола рыба. Но вот выплеснулась из серебристого месива метровое изумрудное тело семги. Подхватили саком, вывалили на дно баркаса. Могучая рыбина забила хвостом, изгибаясь и разбрызгивая по сторонам всякую мелочь.
— Ого! — не удержался Николай, увидев, как ворочается в мереже что-то еще, но более крупное и тяжелое. Оказалось — семга же. С брюхом, раздувшимся от икры. Брали ее двумя саками, натужно тянули вверх, покрякивая.
Быстро наполнялись деревянные короба всевозможной рыбой. Тяжело оседал в воду баркас, поскрипывал смолеными бортами.
Над головой бесновались чайки, кидались чуть ли ни в сачки, дрались из-за добычи в воздухе, падали в воду, выдирая друг у друга селедку, бычков, колюшку.
Часа через четыре, опорожнив сети и заменив изорванные части новыми, пошли назад.
— Давно столько не брали, — довольно улыбался старый Матов. — Везучий ты, Николаша. Ходи с нами — план перевыполним, премию заработам. Живи — не хочу.
Глава 12
В избе — дым коромыслом: печется, жарится, варится, парится. Три дочери, две снохи во главе с Агафьей Федотовной режут, рубят, чистят, раскладывают по глиняным чашам и мискам. Во дворе старшие братья-погодки Иван и Сергей свежуют кабанью тушу. Детвора путается под ногами. Здесь же, среди своих многочисленных племянников и племянниц, и сын Николая Андрюшка. Восьмилетняя Дуняшка, дочь среднего брата Сергея, вытирает ему нос подорожником, наставляет, подражая взрослым:
— Если не будешь слушаться, придет водяной и утащит тебя в омут, будешь жить там с лягушками и водяными тараканами.
— Не буду, — надувает щеки малыш, и, завидев отца, некоторое время смотрит на него удивленно, узнавая и не узнавая в странной одежде, затем вырывается из рук Дуняшки и бежит к нему на своих еще неуклюжих ножонках, за ним кидается щенок, хватает Андрюшку
