— А что вы читаете? — прозвучало просительно за спиной, и в голосе этом Василий услыхал почти что мольбу: не бросай меня, мне одиноко.
Он обернулся.
Девчонка стояла в двух шагах от него, сложив на плоском животе тонкие руки, и смотрела на него глазами бездомной собаки. У него даже в горле запершило от этой ее унизительной позы и умоляющего взгляда. В конце концов, девчонка ничем перед ним не провинилась. Зря он так. Потом самому же будет стыдно перед собой.
— Что читаю? — переспросил он и посмотрел на книгу, будто только теперь обнаружил ее в своих руках. — Чехов… Рассказы.
— Интересно?
— Да. — И, чтобы сгладить впечатление от своей резкости, пояснил: — Только очень уж тоскливо.
— Так ведь время такое тоскливое было, — откликнулась девушка. — И, потом, у него не все тоскливо.
— Да, есть, конечно, — согласился Василий и спросил: — А тебя как зовут?
— Инна. — И уточнила: — Инна Лопарева. Я в Пулково живу. Там же и работаю. В заготконторе. Учетчицей. — И, жалко улыбнувшись: — Так себе профессия. Никакая.
— Профессия как профессия.
Василий заметил, что Инна говорит в основном короткими фразами, но даже и при этом глотает воздух точно рыба, выброшенная на песок.
— А правда, что вы шпионов ловили?
— Откуда ты знаешь?
— Все говорят.
— Ерунда. Никого я не ловил. Так только… показал пограничникам место, где они дорогу переходили. И все. — Заметив в глазах девушки разочарование, снисходительно усмехнулся и пояснил: — Чтобы ловить шпионов, надо уметь их ловить, а я этому делу не обучен. Это тебе не в куклы играть.
Он вспомнил ночь, выстрелы, ожидание на берегу, и его властно потянуло туда снова. Они с Филиппом с тех пор к той мызе и близко не подходили. Не из страха, а бог его знает отчего. А тут вдруг потянуло: что там теперь, как?
— Хочешь, пойдем туда, посмотрим? — неожиданно для самого себя предложил Василий.
— Хочу, — с готовностью согласилась Инна. — А это не опасно?
— С какой стати?
И они повернули от санаторных ворот направо и зашагали по знакомой Василию дороге. Поначалу он шел медленно, подстраиваясь под семенящие шаги девушки, но через какое-то время почти позабыл о ней и не замечал, как все убыстрял и убыстрял шаги. Сзади и чуть сбоку, часто спотыкаясь, семенила Инна, назойливо звучало ее прерывистое дыхание. Но Василий и слышал и не слышал его, зато хорошо слышал свое сердце, которое, чем ближе он подходил к мызе, тем сильнее билось в его груди.
Едва в просвете между соснами показались знакомые строения, Василий пошел медленнее, затем и вовсе сошел с дороги, остановился и, обернувшись к Инне, приложил палец к губам. Она торопливо закивала головой, косички запрыгали за ее спиной и вновь приняли легкомысленное положение.
Прячась за стволами деревьев, они приблизились к мызе с подветренной стороны, чтобы не учуяли собаки, остановились под раскидистым дубом, с жадностью вглядываясь в признаки чужой и, как им обоим казалось, враждебной жизни.
Все было то же самое. Те же лошади, запряженные в ту же телегу, стояли у крыльца, ожидая хозяина; те же коровы паслись на выгоне; жито совсем пожелтело, кое-где виднелись сжатые полосы и аккуратные снопы; картофельная ботва потемнела и покрылась лиловыми цветками. В загоне, обтянутом пропитанной дегтем рыболовной сетью, копошились куры и цесарки. И ни единой человеческой души.
Вдохнув побольше воздуху и уняв возникшую отчего-то дрожь во всем теле, Василий, не оглядываясь, нащупал сзади руку девчонки, крепко сжал ее пальцами и решительно зашагал к дому, придумывая, что скажет хозяевам при встрече. На ходу он шарил глазами в поисках какой-нибудь палки, — так, на всякий случай, — но кругом было чисто, точно подметено: ни сучка, ни веточки, разве что сосновые шишки, а когда заметил чуть в стороне какую-то корягу, устыдился Инны и прошел мимо. К тому же что-то говорило ему, что собак на мызе уже нет.
Через калитку, отодвинув щеколду, они вступили на широкий двор, поросший птичьим горцем, одуванчиками и подорожником. От калитки до угла дома протянута стальная проволока, возле собачьей будки с нее свисает порожняя цепь. Под навесом аккуратно сложены и расставлены бороны, плуги, сеялка, еще какой-то инвентарь. Тут же до самых стропил поленицы нарубленных дров, служащие стенами.
Почти тотчас же, едва они миновали калитку, в доме открылась дверь, и на крыльце появилась пожилая женщина в длинной черной юбке с узорной каймой по подолу, в белой блузке, расписном фартуке и косынке. Она прикрыла за собой дверь и молча смотрела на незваных гостей.
— Здравствуйте, хозяйка, — приветливо обратился к женщине Василий. — Молока нельзя ли у вас купить?
Женщина на приветствие не ответила, покачала головой, произнесла на ломаном русском языке:
— Ве-есь нашее молоко-о тамо-о, — и кивнула в сторону санатория головой. — Нетую молоко-о. Зовсимо нетую.
— Ну, нет так нет. На нет и суда нет, — произнес Василий, оглядывая постройки: во многих местах на бревенчатых стенах он разглядел следы от пуль и почувствовал удовлетворение, будто только для этого и шел сюда, чтобы убедиться, что стреляли именно здесь. — Извините. — Он улыбнулся и, повернувшись, потащил Инну за собой в сторону калитки.
Они остановились лишь тогда, когда вышли из лесу. Инна тяжело дышала и жалобно улыбалась. Василий, спохватившись, отпустил ее руку.
— Ну вот, — произнес он, глядя на дорогу, уходящую в лес. — Сходили, посмотрели… — И предложил: — Давай посидим.
— Давай, — с готовностью согласилась девушка.
И они полезли на песчаный вал, пересекли его и сели под можжевеловый куст, под которым ни раз Василий сиживал с Филиппом. Все так же светило солнце, играли яркими бликами волны. Шумел ветер, гудели сердито сосны, кричали чайки. Время точно остановилось, не желая ничего менять в этом мире, потому что и без того он хорош, а от добра добра не ищут.
— Искупаться, что ли? — неуверенно предложил Василий. — Жарко.
— Нет-нет! — испуганно отшатнулась Инна. — Да и купальника у меня нету. — А вы купайтесь… Я отвернусь.
— Ладно, переживем.
Однако Инна вдруг стала настойчиво уговаривать его искупаться:
— Ведь без меня вы бы искупались? Правда?
— Пожалуй.
— Вот и купайтесь.
— Я уже расхотел. Другой раз.
Он откинулся на спину, заложил руки за голову.
— Я вам мешаю, да? — спросила Инна, умоляюще заглядывая сверху Василию в глаза. — Я неловкая, — прошептала она и горестно вздохнула.
Василий слегка запрокинул голову, глянул в ее глаза — они оказались сине-стального цвета — цвета побежалости на остывшем после калки металле. Он увидел, как она зарделась вся под его откровенно изучающим взглядом, но не ровно, а болезненными пятнами.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Скоро двадцать один.
— А я-то думал… Давно болеешь?
— Давно. С десяти лет.
— И что?
— Ничего.
— А вы?
— Тоже уже порядочно, — не стал уточнять он и отвел
