Лейтенант и сержант с собакой присели, разглядывая следы, собака нетерпеливо заскулила, тонкий лучик фонарика зашарил по дороге, метнулся в глубь леса и погас.
— Там у них, на хуторе то есть, собаки — штуки четыре, — предупредил Василий лейтенанта, уверенный, что пограничники непременно пойдут на хутор.
— Спасибо, товарищ, — тоже шепотом поблагодарил лейтенант и пожал Василию руку. — Вы идите назад. Я дам вам провожатого…
— Зачем провожатого? Не нужно! — запротестовал Василий. — И вообще: почему я должен уходить? Вдруг понадоблюсь?
— Пожалуйста, уходите, — твердо произнес лейтенант и слегка подтолкнул Василия в плечо. — Вы можете нам помешать.
Василий хотел было возразить, но лейтенант уже отдавал приказания, и пограничники быстро расходились в разные стороны, а сержант с собакой и еще трое пошли по следу. Василий понял, что он действительно лишний и действительно может помешать. А тут еще один из пограничников властно потянул его за рукав. И Василий пошагал в обратную сторону, а рядом с ним и чуть сзади — пограничник, совсем молодой парнишка.
— Что это за люди? — спросил Василий у парнишки, но тот лишь передернул плечами.
«Секрет», — подумал Василий и больше спрашивать не стал.
Они еще не вышли из лесу, когда услыхали сзади звук выстрела и приглушенный лай собак. Остановились, прислушиваясь. Выстрелы забухали часто, иногда по нескольку враз, сорвалась автоматная очередь, другая, третья.
— Ну, вы идите! Идите! — вскрикнул пограничник, повернулся и кинулся бежать по дороге в сторону хутора.
Василий стоял и слушал, как вдали разгорается перестрелка. Затем что-то сильно бухнуло. Еще и еще раз. И выстрелы сразу же стихли.
«Гранаты», — догадался Василий и почувствовал себя таким ненужным и одиноким, каким давно себя не чувствовал. Он поднялся на песчаный вал, сел на еще теплый песок, прижался спиной к шершавому стволу сосны и стал ждать. Вроде и ни к чему это ожидание, но и уходить отчего-то было совестно.
Ждать пришлось долго. Стемнело. Узкая скобка месяца повисла среди звезд, внизу еле слышно шумело море, зудели комары, в лесу хрипло вскрикивала рысь. Наконец из густой темноты леса донеслись шаркающие звуки множества ног, знакомое погромыхивание телеги, фырканье лошади. Даже, похоже, не одной. Вот на фоне темной стены леса что-то зашевелилось, еще более темное, и, отделившись от этой стены, выбралось под скудный свет звезд и месяца: две телеги и короткая колонна людей.
Василий сидел, не шевелясь. Ему совсем не хотелось, чтобы его заметили. Но его все-таки заметили. От колонны отделилась угадываемая даже в темноте фигура лейтенанта. Она приблизилась, остановилась шагах в десяти, прозвучал хрипловатый, но все-таки тоже знакомый, голос:
— Товарищ Мануйлов?
— Да.
— Пойдемте, все кончилось.
— Кто они? — спросил Василий, поднимаясь на затекшие от долгого сидения ноги.
— Враги, — коротко бросил лейтенант.
Колонна проследовала по дороге мимо санатория, лейтенант еще раз пожал Василию руку и зашагал следом. В руке у Василия осталась пустая винтовочная гильза. От нее кисло пахло сгоревшим порохом.
Через пару минут дорога опустела, и все стихло, как будто ничего на ней и не было, ничего не произошло этой ночью в паре верст отсюда на мызе мордастого эстонца, как будто все это привиделось во сне. Если бы не гильза, сохранившая запах выстрела и тепло руки лейтенанта.
Глава 20
В субботу в санатории намечался вечер художественной самодеятельности и танцы. До этого молодая еврейка-затейница ходила по палатам и записывала, кто что умеет делать: читать стихи, петь, играть на инструментах или еще что.
Василий сказал, что не умеет ничего: безвозвратно миновало то время, когда он совал свой нос во все дырки, стараясь показать себя и свои таланты. Теперь, оглядываясь назад, он часто спрашивал себя: зачем старался? кому это нужно? Себе же во вред.
— Так-таки ничего уже не умеете? — недоверчиво спросила женщина, певуче растягивая гласные на эстонский лад.
— Ничего, — отрезал Василий.
— И вы тоже? — обратилась она к Филиппу, но без всякой надежды на успех, скорее — из вежливости.
— Гармонь найдется? — вопросом на вопрос ответил Филипп.
— Найдется.
— Сыграю.
За два дня до субботы, сразу же после «мертвого часа», Филипп принес в палату гармонь. Сел на стул, подергал меха, прислушиваясь к звучанию то ладов, то басов, затем глянул на Василия и потребовал:
— Ты, Вась, сходи-ка сегодня один погуляй. А я тут маленько потрынькаю.
— А если мне не хочется? — обиделся Василий требовательному тону Филиппа.
— Ну, тогда я пойду.
— Ладно уж, оставайся, — и Василий, взяв книгу, вышел из палаты.
Он шел коридором второго этажа, из-за дверей палат доносились то звуки балалайки, то женский голос, пробующий подстроиться под Орлову в исполнении песни из «Веселых ребят», то мужской голос, читающий стихи; из зала, где показывали по вечерам кино, пробивались сквозь стены бухающие звуки пианино. Казалось, что все больные без исключения решили показать свои таланты, которые ждали своего часа и дождались. По коридору сновали озабоченные люди, о чем-то шушукались, шелестели бумажками, с неодобрением в глазах провожали бредущего мимо Василия, точно он нарушил данное слово или сделал что-нибудь похуже. И опять на Василия навалилась тоска и чувство одиночества.
Дойдя до ворот, он остановился в нерешительности, не зная, куда ему повернуть.
Сзади послышался девичий голос:
— Вася! Мануйлов!
Василий оглянулся: к нему спешила девчонка лет, этак, шестнадцати, и тоже, видать, из Ленинграда: промелькнула как-то в вагоне поезда «Ленинград-Таллин» и пропала. В Пярну вдруг опять объявилась, и до санатория ехала в одном с ним автобусе. Но ни в поезде, ни в автобусе Василий не обратил на нее внимания. И если запомнил, то исключительно из-за ее худобы и чего-то настойчиво ищущего взгляда. Жаль, конечно, что такая молодая и — чахотка. Так и сам он тоже не старик.
Уже в санатории Василий несколько раз замечал на себе этот ищущий взгляд своей попутчицы, но равнодушно проходил мимо. Что ему эти взгляды? Да и сами женщины… Если разобраться, все они на одну колодку слеплены, и ничего нового ожидать от них не приходится.
«С меня хватит, — думал Василий, с неприязнью разглядывая приближающуюся к нему заплетающейся походкой девчонку. — Надо же, и фамилию мою знает, и как зовут», — злился он беспричинно.
Все в этой девчонке не нравилось ему: и худоба, и короткие легкомысленные косички, торчащие в разные стороны, и птичье личико, и тонкие ноги, и глаза неопределенного цвета, и даже расклешенное белое платье, точно девчонка собралась под венец.
Подошла, запыхавшись, улыбнулась смущенно, спросила:
— А вы разве не будете участвовать в самодеятельности?
— Не буду, — недружелюбно ответил Василий.
— Я тоже, — сообщила она упавшим голосом. И пояснила: — Я когда пою или говорю, задыхаюсь. И вообще у меня никаких талантов.
— У меня тоже, — еще резче произнес Василий и повернулся к девчонке спиной.
Перед ним открывался вид на Рижский залив. Вдалеке белел парус, похожий на кривой короткий
