В который уж раз Николай не может удержаться от возгласа: «Боже, как хорошо!» И тут же укоряет себя, что в последнее время что-то слишком часто он стал поминать бога: видать, заразился от родителей и рыбаков. Те чуть что, так: «Спаси и сохрани, Господи!», и не так, как Николай, — к слову, а с полной уверенностью, что наверху их слышат и решают, внять их молитвам, или нет. Отсталые люди — что с них возьмешь? А ему, коммунисту и красному командиру, не престало следовать их примеру. Но слова сами срываются с языка так же привычно, как они срывались в детстве, хотя и наполняются теперь совсем другим смыслом… вернее сказать, бессмыслицей. В армии, в академии эти слова не срывались.
Николай уверенно отмеривает метр за метром широким шагом по знакомой с детства тропинке. Он знает, куда идет, знает, где сейчас можно взять косачей, и знает, что возьмет их, но не более трех-четырех штук, хотя, при желании, можно и десяток, и два. Но зачем? Поморы никогда не берут лишнего у природы, а только самое необходимое.
Солнце поднялось выше, туман стал редеть и тянуться к вершинам деревьев, лес пронизывают косые столбы дымящегося света. Тропа пошла вниз мимо огромных гранитных валунов. Лес загустел, сосну сменили ели, затем лес вдруг расступился перед прошлогодней гарью, с черными и уродливо обнаженными стволами, с черной землей и черными завалами, но уже везде с пробивающейся травой и кустами земляники.
Николай нагнулся, сорвал несколько ягод, отмахнул от лица комаров и мошку, приподнял сетку, ссыпал ягоды в рот, раздавил языком — чудо! Надо будет набрать Андрюшке на обратном пути…
Едва миновал гарь, открылось небольшое, с полкилометра в длину, овальное озеро, окруженное с трех сторон, точно стражей, темным островерхим пихтачом. Отсюда еще пару верст — и он на месте.
Николай идет, а мысли все об одном и том же: армия, семья и опять армия.
Армия мыслится широко, она еще не конкретизировалась в отдельные личности, взводы, роты, батальоны. А ему уже не терпится, ему недостает именно конкретности. Пожалуй, он не станет дожидаться окончания отпуска. В конце концов, неделя ничего не решает. Сходит до конца месяца с отцом еще раз пять в море, потом с Верочкой и сыном на лодке половят камбалу недалеко от берега на удочку — давно уже просятся: возьми да возьми, — а тридцатого как раз будет рейсовый пароход до Архангельска. И в Москву. Родители, конечно, обидятся, что уезжает до срока, но должны понять, что и в Москве надо закончить кое-какие дела, и до Минска добраться, и назначение получить, и на месте оглядеться и подыскать квартиру для семьи, чтобы к осени перетащить туда Верочку с сыном.
С шумом взлетели из зарослей вереска рябчики, замелькали пестрым опереньем в бликах солнечного света, растворились в густой хвое разлапистых елей.
Король оглянулся на хозяина и неуверенно помахал хвостом: мол, что же ты? — пора стрелять.
Николай потрепал пса за ушами: молодец, умница, но… вперед, вперед!
Солнце уже поднялось над вершинами деревьев, когда ельник стал редеть и перемежаться березами и осинами. Потом сразу же хлынул свет — и перед Николаем открылась старая гарь, густо поросшая молодым осинником и березняком — не выше человеческого роста. Король ворвался в эти заросли молча, но с шумом, преследуя разбегающихся косачей, еще не способных летать. Вот парочка, отчаянно маша куцыми крыльями, взобралась на замшелую пирамиду из «бараньих лбов», вытягивая головы с петушиными гребнями и бородами, зачуфыкала, защелкала клювами, не замечая почти вплотную подошедшего к ним человека.
Гулкий выстрел раскатился по лесу многоголосым эхом. И тут же невдалеке поднялась рогатая голова сохатого, затем и все его могучее темно-бурое тело вознеслось на сильных ногах, рельефно прорисовавшись на светло-зеленом фоне подлеска. Лось мотнул головой, фыркнул по-лошадиному и в несколько прыжков скрылся из глаз в густом ельнике. И долго еще слышался треск сучьев и звонкий голос Короля, пошедшего вдогон за сохатым.
Николай еще с опушки леса, едва открылась знакомая картина родного поселка, почувствовал, что там что-то случилось. Он даже остановился, не понимая, что же такое изменилось во внешнем облике его, но ощущение было такое, словно над поселком пронесся ураган и убил все живое. Лишь далеко в жуткой тишине слышалось радио. И не поймешь, отчего тишина казалась жуткой. Может, оттого, что радио бубнит с какой-то странной настойчивостью, хотя слов разобрать невозможно, но интонация, интонация — такая интонация у дьячка, читающего заупокойную — надрывная и в то же время торжественная.
— Коля! — кинулась к нему Верочка со ступеней крыльца, обхватила шею руками, прижалась, вздрагивая всем телом, прошептала: — Коля, война! — Подняла голову, заглянула ему в глаза с надеждой и отчаянием: — Война, Коленька, милый! Война! С утра передают: фашисты напали, бомбят Киев, Минск, другие города.
«Вот оно что, — пронеслось в голове Николая и повторилось еще раз, назойливо и бессмысленно: — Значит, вот оно что». И тут же он отстранил Верочку от себя и произнес решительно и строго:
— Собирайся: едем. Андрюшку оставим здесь…
— Нет! — вскрикнула Верочка. И еще раз: — Нет! Нет!
— Да, — сказал он мягче. — Ты пойми: я уеду в часть, тебя, как врача, могут мобилизовать. Твоих родителей — тоже и на том же основании. Но если даже их и не мобилизуют, у них просто не будет времени на Андрюшку. Тогда что? Нянька? Нет, лучше здесь.
— Гос-споди, я не могу, — простонала Верочка.
— Надо, моя хорошая, ласковая, родная. Это ненадолго. Самое большее — до следующего лета. Ему здесь будет хорошо. Даже лучше, чем в Москве. Уже хотя бы потому, что он среди детей, следовательно, будет быстрее развиваться…
— О, я все понимаю, но и ты должен понять…
— Это жестокая необходимость, дорогая. Давай собираться.
На крыльцо вышла Агафья Федотовна, велела:
— Ступайте в избу. Ступайте. — Спросила, с суровой надеждой глядя на сына: — Чай ехать надоть?
— Надо, мама, — произнес Николай и, обнимая Верочку, поднялся на крыльцо.
— То-то и оно, — наставительно проворчала Агафья Федотовна. — А внука-то оставьте, неча его мотать в такую коловерть. — И тут же сообщила, предупреждая вопросы сына: — Иван пошел к председателю: может, автомобиль раздобудет. А нет, так на мотоцикле отвезет вас в Архангельск-то, или на буксире пойдете: дело-то военное. — И только после этого вздохнула и
