— Ничего живут, сразу видно: куркули, — определил Вологжин. — А живут бирюками и сами оттого становятся вроде цепных кобелей, — с презрением сплюнул он и отвернулся. — Пошли отсюда, Васек. Ну их к такой матери.
Они развернулись и пошли назад. Филипп поднял с земли раскрывшуюся сосновую шишку, пустил ее по дороге — та поскакала-поскакала по тележной колее, отпрыгнула в сторону и затихла в кустиках толокнянки. Позади, хотя они отошли на порядочное расстояние и хутор давно пропал из виду, вновь зашлись злобным лаем собаки.
С чего бы это?
Василий оглянулся: несколько человек метрах в ста от них пересекали дорогу. Спины горбатились вещмешками с ременными лямками, какие носят альпинисты. Рюк-зак называется. Удобная штука. Согбенные человеческие фигуры помелькали-помелькали среди сосновых стволов и растворились в пятнах теней и света.
— Чего увидел-то? — спросил Филипп, тоже оборачиваясь.
— Да люди какие-то…
— Мало ли какие здесь ходят, — отмахнулся Филипп. — Мы тоже вот ходим. Лесники могут быть, или охотники, грибники: маслята пошли, земляника… Да-а…
Василий, сняв сандалии, пылил по теплому песку босиком, улыбался невесть чему; голос Филиппа, ровный, как шум сосен, баюкал, уводил в прошлое.
— Я, между прочим, в этих краях в Первую мировую лямку тянул, — признался Филипп, оглядывая лес, точно отыскивая знакомые деревья. — Так они, эстонцы эти, немцев, как манны небесной, ждали. А началась революция, они наших солдат постреливали только так еще: как двое-трое, а то и десяток — пиши пропало. Встретят, накормят, сонных побьют, оружие заберут. Потом из него же по нам и стреляют. А еще по жидам… по евреям по-нынешнему. Очень они к ним большую претензию имели. Так жиды вместе с нами в Россию бежали. Нас даже охранять их, жидов-то этих, заставляли от эстонцев. Да-а. Еле-еле мы тогда отсюда ноги унесли. Шибко злой народ, скажу я тебе. Нет у меня к ним доверия. Литовец — тот поспокойнее будет.
Они вышли к морю, поднялись на песчаный вал, заросший сосняком, могучей полосой протянувшийся вдоль побережья, сели в тенечек под можжевеловый куст. Сзади послышался голос кукушки, и каждый из них стал считать про себя, надеясь на долгую жизнь. С моря дул прохладный ветер, по сизой глади катились белые барашки, среди этих барашков нырял маленький, точно игрушечный, кораблик, таща за собой разбегающийся след. Солнце вспыхивало иногда в стеклах его надстроек, как вспыхивает на солнце капля росы.
Сосны шумят над головой, голос кукушки то возникает, то пропадает в шуме сосен, и стоит закрыть глаза, кажется, что плывешь по воздуху, как оторвавшийся от ветки листок.
— Вот прожили здесь всего какую-то неделю, а уже домой тянет, — донесся до Василия рассудительный голос Филиппа. — А нам еще две недели с лишком загорать — засохнуть можно.
— Не засохнем, — возразил Василий, которому домой совсем не хотелось. Да и нет никого дома: Мария с детьми в деревне, у брата своего Михаила, в Калининской области, в комнате пусто, мышами пахнет. Он удержал вздох и спросил: — У тебя дома-то кто?
— Семья — как и положено, — передернул плечами Филипп, точно Василий задал ему вопрос, на который не стоило бы и отвечать. — Жена, дети. Четверо у меня их. Три сына одна дочка. Старшему двадцать шесть. — А дальше уж и с гордостью: — Училище на танкового командира закончил. Служит на юге. На Ставрополье. Так вышло, что в отпуск не приедет, потому как получил назначение на Украину. Ну, а семью — женился он рано — отправил к нам, в Череповец то есть, пока не устроится на новом месте. Я как раз дома еще был, когда его жена с детьми приехала. Он у меня партийный, — уточнил Филипп.
— Как думаешь, война будет? — спросил Василий, продолжая следить за корабликом. Спросил просто так, потому что спрашивать было не о чем, самому говорить не хотелось, а у Филиппа спросишь и несколько минут можешь ни о чем не думать.
— Ясное дело — будет. Весь вопрос — когда? Об этом и Сталин, небось, не знает. Темное дело. — И Филипп принялся рассуждать, как может начаться война и чем она кончится. — Мы его побьем, конечно, о чем речь. Но и нам достанется: немец — вражина серьезный, — заключил он.
Высоко в небе кружил маленький, словно козявка какая, самолет, ссыпая вниз, как рожь на току, едва слышное прерывистое зудение мотора. Тянуло в дрему, ни о чем не только говорить, думать не хотелось. Даже Филипп умолк, и слышно было лишь его тяжелое дыхание, с привсхлипами и присвистами.
Глава 19
Вечером, перед самым отбоем, по коридору затопало, покатился сдержанный перекликающийся говор, требовательный стук в двери палат. Постучали и в дверь к Филиппу с Василием. На разрешение «Да, войдите!» шагнули за порог два пограничника — один лейтенант, другой сержант. Оба при оружии.
— Извините, товарищи отдыхающие, за поздний визит, — козырнул лейтенант. — У меня к вам один вопрос: вы сегодня за пределы санатория выходили?
— Выходили. А что? — насторожился Филипп, садясь на своей койке.
— Никого посторонних не заметили?
— Каких посторонних? Мы и сами здесь посторонние.
— Я имею в виду подозрительные личности, чем-то отличающиеся от обычных граждан.
Василий, лежавший с книгой в руках, тоже сел.
— Я видел… Какие-то люди… Мы к морю возвращались, со стороны хутора, — уточнил он. — Я оглянулся, вижу: человека три или четыре… с вещмешками… рюкзаками то есть. Дорогу пересекают… быстро так и… вроде торопятся куда… Я не придал значения: мало ли кто: грибники, охотники…
— Когда это случилось?
— Когда? — Василий задумался. — Кажется, часов в пять.
— Можете показать, где это случилось?
— Сейчас?
— Да.
— Могу.
Василий стал одеваться.
Хотя солнце уже село, небо продолжало светиться, и свет этот был почти осязаем, точно пролитое молоко, но не цельное, а снятое, почти прозрачное. В молоке купались сосны и редкие ели, летучие мыши плавали в нем беззвучно, то исчезая, то показываясь вновь. Зудели комары, каждый шорох разносился далеко окрест, хрустнувшая под ногами ветка заставляла вздрагивать. К хутору шло человек двадцать пограничников. Все с винтовками, несколько человек с новехонькими автоматами. Впереди лейтенант и Василий. За ними сержант с собакой.
Василий шарил по дороге глазами. Где-то здесь Филипп бросил шишку. Должна быть толокнянка. Ага, вот этот язык зеленого ковра, высунутый к самой дороге. Василий наклонился, пошарил руками: шишка лежала здесь. Правда, не одна, много всяких шишек, но «свою» Василий узнал по широко разведенным чешуям, похожую на ежа. К тому же он разглядел следы своих босых ног: именно недалеко отсюда он разулся. Значит, те подозрительные личности прошли вон там.
И Василий решительно пошагал к сосне, простершей над дорогой кривой засохший сук.
— Вот, — прошептал он, показывая на
