Тонкий светящийся след лег по краю неба, чуть выше — второй.
— Загадал? — спросил Филипп.
— Что? А-а, нет, не успел.
— А ты?
— Загадал, что завтра на рыбалке поймаю вот такую рыбину, — развел Филипп руки до отказа и тихо засмеялся.
Потянуло прохладой, и они, не сговариваясь, повернули к санаторию. На лавочке под грибком заметили Инну: она была все в том же белом платье, но еще и в кофточке.
— Замерзнешь, Лопарева, — окликнул ее Филипп, проходя мимо.
— Ничего, — прозвучало в ответ.
— Бедная девчонка, — произнес Филипп, когда они отошли на почтительное расстояние. И признался с изумлением: — Сам болеешь — вроде так и надо. На других посмотришь, особенно на молодых, на тебя или на Инну, жалко. Иногда подумаешь: пусть бы все эти болезни мне одному достались, уж как-нибудь пережил бы. А зачем же другим-то? Неправильно это… А Лопарева — она умница, рисует хорошо, музыку чувствует. Да… Одиноко ей. Прямо беда…
Василий промолчал, подумав с изумлением, что Филипп, хотя почти никуда без него, Василия, не выходит, однако знает всех и все о каждом. Вот он, Василий, так не умеет. Он вообще с людьми сходится трудно, а Филипп, при всей его ужасающей худобе — почти до безобразия, с людьми сходится легко и люди идут к нему навстречу и раскрывают перед ним душу. Вот и сам Василий… Что он знает о Филиппе? Почти ничего. А Филипп о нем знает все. Или почти все.
Глава 22
Воскресное утро выдалось таким же ясным и солнечным, как и все предыдущие июньские дни. Лишь редкие облака плывут по небу встреч солнцу, волоча по земле легкие тени, наполненные шорохом хвои и щебетом птиц.
Воскресенье — единственный день, когда нет врачебного осмотра и лечебных процедур. В этот день больные могут валяться в постели, бродить по лесу в поисках земляники, купаться в море, кому это разрешено, бездельничать.
Филипп еще вчера уговорил Василия пойти пораньше порыбачить на берегу моря возле устья небольшой речушки. В последнее время Филипп вроде бы немного стал обрастать мясом, даже лицо его будто бы округлилось. Во всяком случае, он был деятелен и непоседлив.
— Говорят, здесь хорошо клюет бычок, иногда камбала и даже сайра, — говорил он, раскладывая по банкам какую-то слизистую дрянь, извлекаемую ножом из плоских ракушек. — Наловим, разведем костерок, угощу тебя, Васек, печеной на углях рыбой — пальчики оближешь.
Василий улыбался, катая из белого хлеба, смоченного пахучей жидкостью из тех же ракушек, маленькие шарики.
— Возьмем с собой Лопареву, — как о решенном говорил Филипп. — Скучно девке одной-то. Но ты, Васька, смотри, не балуй с ней. Она, как тот цветок: чуть дотронешься грязными пальцами — он тут же и завял.
— Нужна она мне, — буркнул Василий. — И на фига ты ее берешь? Говорят, что женщина на рыбалке и на охоте приносит неудачу.
— А нам большой удачи и не требуется. Зато человеку побыть с другими людьми, особенно если к нему с лаской, ой как приятно и даже полезно для здоровья. Ты это учти, Васек. Человек ты хороший, но больно нелюдим. Нехорошо это.
— Да ладно тебе, — отбивался Василий. — Не всем же быть такими людимыми, как ты. И нелюдимые тоже пользу приносят.
Инна ждала их на той же лавочке, где они видели ее вчера вечером, будто и просидела на ней всю ночь.
К месту рыбалки шли по берегу моря. Вдали погромыхивало, но туч видно не было. На большой высоте пролетели самолеты — штук сорок, не меньше. Их надрывный гул скатывался вниз могучим водопадом.
— Все учатся, учатся… — ворчал Филипп. — В воскресенье хоть бы отдохнули. Солдат тоже отдыхать должен. А как же.
Выбрали место, устроились, разобрали снасти. Едва Филипп рассказал, как закидывать без поплавка и как «на слух» определять поклевку, как со стороны острова в небе появилось несколько точек, точки начали расти, рокот моторов надвинулся, переходя в истошный рев, и вот уже над головой пронеслось шесть самолетов и скрылось за гребнем песчаного вала.
Все трое переглянулись.
— У них же кресты, — произнес неуверенно Филипп. — Или мне показалось?
— Кресты, — подтвердил Василий.
— И я тоже видела кресты, — испуганно прижала к груди тонкие руки Инна.
Где-то сзади, далеко-далеко, забухало, заухало, точно вбивали в землю что-то тяжелое чем-то тяжелым же.
— Может, война? — высказал предположение Василий.
Лопарева ойкнула и побледнела.
— Какая там война! — Филипп машинально сматывал на рогульку леску, напряженно прислушиваясь к доносящимся из-за песчаного вала тяжелым звукам. — Война — это… — Не досказал, воскликнул с изумлением: — Так ведь отсюда до границы о-ё-ёй сколько! Не пустят же наши соколы. По сопатке надают. Учения это.
— А кресты?
— А черт его знает, почему кресты, — рассердился Филипп. — Значит, так нужно.
— Месяц почти здесь, а такого что-то не было, — пытался теперь уже Василий доискаться до истины. И предложил: — Вот что: вы тут пока половите, а я смотаюсь в санаторий, узнаю. И вернусь.
— И что ты там узнаешь? Что могут знать в санатории?
— А радио? Если война, должны передать по радио.
— Если война, должны были передать по радио еще вчера. В четырнадцатом году о том, что война вот-вот начнется, знали за месяц. Если не раньше. Всеобщая мобилизация началась, молебны, крестные ходы… А как же. Хотя… черт его знает. — Филипп пребывал в явной растерянности.
— Так я все-таки сбегаю, — поднялся Василий.
— Нет уж, — решительно отверг это предложение Филипп. — Какая уж тут рыбалка? Идем все. А то мало ли что — вдруг и в самом деле?
Быстро собрались и пошли к санаторию. Инна держалась за Филиппа, с мольбой поглядывая на Василия. Он догадался, подставил ей и свой локоть, и они вдвоем почти оторвали от земли ее легкое тело, так что она лишь перебирала в воздухе ногами, иногда подпрыгивая.
Уже подходили к санаторию, когда над их головами пророкотали все те же самолеты, но уже возвращающиеся назад. Самолетов было всего пять, и один из них тянул за собой черный хвост дыма. В километре от берега он вдруг клюнул носом и резко пошел вниз. Еще мгновение — и столб воды с глухим гулом выметнулся из моря, принявшего в себя железную птицу.
— Да, это не учения, — хрипло выдавил из себя Филипп.
Остальные четыре продолжали лететь, как ни в чем ни бывало, и скоро исчезли в серой дымке, застилавшей горизонт, а на поверхности моря остались какие-то черные обломки, они колыхались, и серый дым стлался над ними, постепенно редея и наплывая на берег.
— Ведь там же люди, — прозвучал шепот Лопаревой.
— Где люди? — не
