Прибыли Тимошенко и Жуков.
В кабинете Сталина уже были собраны почти все члены Политбюро.
— И что вы предлагаете? — спросил Сталин у военных.
— Отправить соответствующую директиву в приграничные округа, — ответил Тимошенко.
— Директива у вас готова?
— Нет еще. Мы думали…
— Идите пишите.
Тимошенко и Жуков вышли. Сталин молча ходил от двери к столу и обратно. Курил трубку. Молчали и все остальные.
Минут через двадцать Тимошенко и Жуков вернулись в кабинет, принесли текст директивы о приведении приграничных округов в боевую готовность. Сталин прочитал, сделал исправления, а в голове у него все еще теплилась надежда: пока то да се, пока директива дойдет до командиров полков и батальонов, пока раскачаются, тут и выяснится, что все зря, что пуганая ворона куста боится.
И все-таки тревога прочно поселилась в душе, овладела мозгом, не давала покоя. Неужели война?
Время шло. Приближалась полночь. Опустел кабинет.
Сталин вызвал машину.
Приехав на дачу в Кунцево, он еще с час не ложился, ходил по кабинету, курил, перебирал в уме всякие варианты предотвращения возможной агрессии. Позвонить Гитлеру? Или в немецкое посольство? Нет, это невозможно. Тем более что Молотов уже ведет зондирование по своим каналам. Да и рассчитывать на успех и даже на то, что Гитлер снизойдет до объяснения своих поступков, не приходилось. Может быть, через болгарское посольство? Болгары, несмотря на вступление в «Тройственный союз», к России продолжают относиться с симпатией. Нет, тоже не имеет смысла. Тогда что? Тогда остается ждать…
Глава 24
Буквально на днях «Правда» опубликовала опровержение ТАСС по поводу сообщений западной прессы о том, что Германия концентрирует свои войска на советской границе с целью нападения на СССР. В опровержении говорилось, что Советское правительство видит все, что творится на ее границах, обо всем информировано, однако ни на минуту не сомневается в прочности советско-германских мирных и даже дружеских отношений.
Опровержение было вызвано вроде бы незначительным происшествием: в немецкой газете «Фёлькишер Беобахтер» была напечатана статья Геббельса о будто бы найденной хорошей базе для плодотворных переговоров с Москвой о возможных перспективах сотрудничества ни только в экономическом, но и политическом плане. Едва появившись, газета была тут же конфискована. Но часть тиража все-таки попала к нейтралам. Сталин во всем этом усмотрел конфликт внутри германского руководства и поспешил отреагировать на него опровержением ТАСС, чтобы Гитлер знал, что и Москва тоже готова к сотрудничеству. И даже к встрече Сталина с Гитлером.
Из Берлина пришло сообщение, будто Геббельсу досталось от фюрера по первое число за публикацию.
Однако англичане увидели в этом факте тонко рассчитанную игру по дезинформации именно России, рассчитанной на маскировку готовящегося вторжения германских войск на ее территорию.
В Берлине, правда, не посчитали нужным отреагировать на опровержение Москвы, но это не значит, что там не сделали соответствующих выводов. А выводы должны быть таковы: немцам трудно рассчитывать на успех, если они вздумают нарушить договор о дружбе и развяжут войну против СССР.
Впрочем, Сталину хорошо известно, что это лишь слова, за которыми не так уж много реальных возможностей. Вот если бы действительно встретиться с Гитлером, тогда бы, с глазу на глаз, он показал ему, что СССР — это не Франция с Англией, что Сталин — не Черчилль и с ним играть в такие игры опасно.
При всем при том Сталину не дает покоя назойливая мысль, что он допустил ошибку, разрешив военным больше, чем того требуют обстоятельства, что Гитлер, связанный по рукам и ногам своим генералитетом, опасающимся войны на два фронта, именно на это и рассчитывает, то есть на то, что русские начнут паниковать и совершать непродуманные поступки, которые развяжут ему руки-ноги и дадут повод для начала войны.
Такая возможность так ясно представилась Сталину в эту летнюю ночь, что он увидел, как в советские воинские части поступает директива, и сразу же вдоль всей границы раздается сигнал боевой тревоги, все куда-то бегут, ревут моторы, ржут лошади, кричат люди, бряцает оружие — и это под боком у немцев. Что прикажете делать немцам? Тому же Гитлеру? Вот то-то и оно.
И Сталин тянул к телефону руку, чтобы остановить начатую подготовку войск, но тут же ронял ее, точно это был не телефон, а раскаленный утюг или сковорода.
Или вдруг пришла шальная мысль: а и черт с ним со всем! — пусть война! — лишь бы какая-то определенность. Но от мысли этой похолодело внутри, сердце часто и гулко забилось в ребра, точно прося пощады: ведь можно и проиграть, и тогда что — пулю в висок? Нет, только не это. Представлялось, однако, нечто вполне вероятное: поднимется все мутное со дна, загнанное туда за ненадобностью, взметнется торжествующий вопль всякой политической швали, развалится армия, начнет колебаться партийный аппарат… А кто виноват? Сталин. И те же Жуков с Тимошенко приедут на дачу, а с ними «верный» Власик, еще более «верный» Берия… Задушат, как императора Павла… Или застрелят…
И даже раздевшись и вытянувшись под одеялом, Сталин долго не мог сомкнуть глаз, таращился в темноту, но уже ни о чем не думая, зато видя знакомые лица, слыша обрывки фраз и слов — и все о том же, о том же, о том же…
И во сне продолжалось то же самое, и когда услыхал заспанный и встревоженный голос генерала Власика, подумал — и тоже будто бы во сне, — что сон продолжается. Но в спальне горел свет и проникал сквозь веки, и теплые пальцы генерала осторожно, но настойчиво касались плеча.
— Что? — Сталин открыл глаза и посмотрел на Власика.
— Звонит товарищ Жуков, товарищ Сталин. Просит вас срочно к телефону. — И, оправдываясь: — Я сказал, что вы спите, но он сказал, чтобы я вас разбудил… немедленно.
— Хорошо, скажи: сейчас подойду.
«Неужели началось? — подумал Сталин, продолжая лежать. — И тут же мысли заметались, ища выхода, и все по проторенной дорожке: — Да нет, этого не может быть… какая-нибудь провокация… Гитлер мастер на всякие провокации… — И далее о своих генералах: — Сами ничего решить не могут… по всякому пустяшному поводу… лишь бы снять с себя ответственность, а коснись дела…»
Он уже начинал злиться на Тимошенко, но больше на Жукова: его-то он назначил начальником Генштаба исключительно потому, что надеялся на его волю и умение, что в военном деле наконец-то появился человек, на которого можно положиться. А положиться, оказывается, так и не на кого, потому что ни у кого нет того чувства ответственности, какое имеется у товарища Сталина, хотя сам же и лишил их ответственности и все давно взял в свои руки, иногда
